АТО. Война. Зона…Эти слова, как не заживающие раны на душе Украины. На наших сердцах. Мы до сих пор пытаемся понять «за что» и «почему». Мы до сих пор пытаемся понять «как». И в этих «понять», в этих «как и почему» сотни, если не тысячи граней. Как и у самой войны.
Увидев ее с разных сторон, я поняла одно: война, как Ад, как огромная черная дыра забирает не только территории, жизни, души; война огромным, черным магнитом, вытягивает на поверхность низменное зловонье, меняя людей, забирая из них человечность.
В марте-апреле Донбасс накрыла пропаганда «русского мира». Люди только и говорили о том, как же хорошо жить в России. Какие огромные у них будут пенсии, если они станут россиянами. Как увеличится именно их доход, сделается ремонт именно в их домах. Никто не говорил о том, кто это будет делать и почему, все верили в то, что будет и все.
Да, много ругали правительство, много говорили о разрухе на Донбассе, опять же не вспоминая, что разруха сюда пришла с Партией Регионов, о коррупции, забыв, что это всеукраинская болезнь. А еще об олигархов и необходимости «все вернуть народу», опять же, опять забыв о том, что и Россия страна олигархата и частной собственности.
Тогда это выглядело смешно и абсурдно. Потом…
Я не знаю, кто или что включило этот рубильник Ада. Начали меняться лица, в глазах стал появляться нездоровый блеск. Ради бесплатной пачки гречки, люди, не бедные и не голодные люди устраивали побоища. Ради вещей соседа, писали доносы. «Правый Сектор» (в смысле названия-образа-пугалки) превратился в системную машину при помощи, которой забирали имущество, жизнь, сводили счеты вчерашние соседи, коллеги, родственники.
Эта история, как впрочем, и сотни других, подобных, началась задолго до войны. Два друга. Общий бизнес. Создали семь. Окрестили детей. Стали кумовьями. У одного семейная жизнь ладилась. Деньги он вкладывал в дом и параллельный бизнес. С работы спешил в семью. Второй друг-кум-компаньон предпочитал прелести жизни предпринимателя: сауны, выезды на природу в компании таких же бизнесменов, более веселые и не уставшие от бытовых проблем спутницы на час. Никто ему замечаний не делал. Каждый считал другого достаточно взрослым, чтобы решать, как ему жить. Но почему-то уравновешенная семейная идиллия раздражала друга-крутилу. Он все чаще срывался на товарища, все чаще обзывал его «подкаблучником». Пришла война. Друзья, поняв, что судьба может резко изменить статус и гражданство, решили даже попытаться перестроить бизнес, оценивая «русские перспективы». Поддерживали друг друга во время обстрела. Обсуждали новости, пытаясь понять «кто, зачем и почему». Разъехались после трудового дня по домам, пожелав мира и удачи друг другу. Вечером в дом к одному из них пришли люди с автоматами…Только через полтора года, покалеченные люди, с переломанными руками, ребрами, оставшийся без глаза и пальцев на одной руке человек узнал причины посещения. Он подписывал нотариальные документы залитыми кровью глазами, и не видел, кому он подарил свой бизнес, дом, машину. Нет, не оккупантам, не ополчению, не казакам. Своему компаньону, другу, куму, который наняв ополченцев, наслаждался через окно, как избивали жену друга, как калечили его самого, как кричали от страха, запертые в комнате дети, одного из которых он крестил…
…Инне позвонили родственники. В дом ее матери, который находился в пригороде соседних Ровеньков, попал снаряд. Недолго думая, она вызвала такси, и, бросив сумку и двоих малышей, рванула, размазывая слезы по щекам в отчий дом. Приехав на место, она обнаружила дом целым и невредимым. Звонок был из разряда «я точно знаю, мне сказали». Возвращаться было далеко, да и поздно. Инна решила заночевать в родительском доме. В Свердловск она вернулась через два дня и чуть не упала в обморок. Машина остановилась по названному ею адресу, но она не узнавала свой дом. Не было нового забора, ворот, недавно установленных пластиковых окон. Во дворе снят камень-дикарь, которым она с любовью выкладывала дорожки, вместо кустов роз, воронки. Не было молодого виноградника, качелей, беседки, скамеек, дверей на доме. В дом она уже не заходила. Она боялась. Она понимала, что там нет ничего. Прижимая к себе двоих малышей, она сидела в разграбленном дворе. Через забор заглянула соседка: «Ой, Инка, а ты че тут. Сказали ж, шо ты беженкой уехала, тебе ж и дом дали, и мильон денег. Так мы подумали, навищо тебе тут все, раз ты все бросила. И опять же мильон дали. Шо ты за мильон себе не купишь нового, купишь. То тут два дня усе наши (имеется в виду соседей) дралысь. И собаку твого вбыли, шоб не гавкал. – Она глянула на жавшихся к маме детей.- А ты глади яка, жадность второе счастье. И дом в России, и мильон, и еще за пожитками явилась, не стыдно?»
Инна пыталась объяснить, но ее никто не слушал. Все те, кто грабил ее дом, агрессивно наступали на нее: «Иды, иды, отседа, ты гляди, мы тута под обстрелами голодаем, а она мильон получила и приехала. Щас камендатуру вызавем, може еще в подвале посидишь, услуги пооказываешь, там таки грамотные в цене»…
…Олесю забрали по пути с работы. Просто остановилась машина, из нее вышли люди в камуфляже и толкнули ее вовнутрь. Она пыталась вырваться, кричать. Люди, проходящие мимо, отворачивались. Город находился под властью народного ополчения «РИМ», агрессивность полупьяных ополченцев не давала шанса на справедливость и жизнь. Девушку трясло. Она рыдала от ужаса, мысли были только об одном «будут насиловать и издеваться». Ее привезли в милицию. Городское здание милиции так же находилось «под ополчением». Теперь это и НКВД и милиция, и пыточная, и служба безопасности, и…Олесю привели к следователю. Она в полубреду вслушивалась в слова, зачитываемые ей в обвинении. Какой-то бред из «шпионаж», «Правый сектор», «сдача позиций», «обвиняется», «расстрел», «очная ставка». При слове очная ставка двери распахнулись. То, что кинули ей под ноги, было скользким комом, состоящим из крови, кусков одежды и тела. Ком с трудом поднял голову. Она застонала и кинулась к нему «Артем!»
Это был ее парень. Месяц назад они подали заявление в ЗАГС. Тогда еще была надежда на то, что все наладится. Они верили. Нет, не в победу, не в Украину. В здравый смысл. Просто в здравый смысл. Еще раз им зачитали обвинение. Их обвиняли в шпионаже в пользу «Правого Сектора». Она кричала, что они даже не знают, что это. Им не верили. Их расстреляли. Обоих. Восемнадцатилетнюю Олесю и двадцатидвухлетнего Артема. По доносу Анжелы, подруги Олеси, которая так же была влюблена в Артема. Она долго добивалась его. Он выбрал другую, ее подругу Олесю. На кладбище Анжела кидалась на гроб любимого, отталкивая его онемевших и почерневших родителей. Она кричала: «Я этого не хотела, я думала, расстреляют только ее. Я написала, что это она руководит парвосеками, она, а не ты»…
…О первом украинском котле в селе Зеленополье Луганской области молчат. Выживших, единицы. Штаб предпочитает не говорить об этом. Из свидетелей видео, снятое сепаратистами, прибывшими на место дислокации 28-й отдельной мотострелковой. Прибыв на место дислокации, они получили приказ разбить лагерь в поле подсолнечника. Говорят, что командиры странным образом исчезли. Но, это говорят. Свидетелей трагедии, единицы. В 4-00 со стороны РФ поле накрыли градами. Было выпущено порядка 80 залпов. Горела земля. Машины. Поле. Люди. Когда туда приехали местные жители из ближайшего села Новоборовицы, то у местных женщин началась истерика. Запах гари и мяса. Чад. Запах Ада. Они пытались кого-то спасать. Искали раненных. Уцелевших. Наступали в зловонные лужицы из крови и внутренностей. Скользили. Пачкали руки в крови. Тянули из машин обгорелых солдат, иногда доставали тела, реже, раненных, чаще, части тел. Люди несли в поссовет, куда свозили раненных, гусиный жир, простыни, лекарства. Какие там, в селе лекарства. Зеленка, бинты, йод. Приехали сепаратисты. Они не сделали ни единого замечания местным жителям, перевязывающим раненных. Они не расстреляли ни одного обожженного и не взяли в плен, находящихся без сознания украинских военных. Они оставили лекарства. И уехали…
…В селе, где расположилась одна из украинских частей, их сначала приняли враждебно. Русская пропаганда делала свое черное дело. Селяне, которые разговаривали на полурусском-полукраинском, постоянно спрашивали «чого вы хочете нас завойювать». Это смешило. Долгие разговоры, о политике, о жизни. Нет. Не верят. Из области в село пришли стройматериалы. Больше двадцати домов, пострадавших от обстрелов грустно смотрело на мир выбитыми глазницами окон, разбитыми крышами. Командование части решило помочь в ремонте и бойцы, вспомнив мирные профессии и жизнь в селе, застучали молотками, зазвенели пилами. Так Андрей познакомился с Наташей. Ей двадцать, ему двадцать семь. Она сероокая, русоволосая красавица. Работала в местном детсаду. Он высокий, стройный, с глазами, как напевала Наталка «цвета виски» из маленького села на Волыни. Дом ее родителей, стоящий на пригорке, пострадал, чуть ли не больше всех. Вырван кусок дома, выгоревшая комната, кусок обгоревшего рушника, как символ выгоревшего сердца Донбасса, так и остался на обугленной стене. Андрей долго рассматривал рушник. «Дивно, кажуть, сепи, проросийськи, а рушники в кожній хаті на селі. Обереги, дідухи, ікони. Розмовляють, чесно, якось дивнувато. Слово українське, слово, а то й пів слова, російського. Але працьовиті, не пиятики, гарне село. Чого вони такі?»
-Це я сама вишивала, давно, ще в дев’ятому класі,-голос девушки, заставил его вздрогнуть.
-Гарно!-похвалил Андрей.
- Дякую,- смутилась д вушка,-та ви не бачили, які мати вишиває, а у вас на селі вишивають, а вишивка відрізняється від нашої, -завалила она его вопросами.
-От візьму тебе за дружину, поїдеш до нашого села, тай подивишся,- пошутил Андрей.
Так начинаются сотни банальных встреч и знакомств. Иногда так рождается любовь. Через месяц после свиданий, командир батальона разрешил Андрею жить у невесты. Хлопцы подшучивали, мол, хорошо устроился на войне. Пироги, выстиран, выглажен, ухожен, зацелован. Ротация. Село вышло провожать хлопцев уже, как родных. Почти полгода душа в душу, камень к камню, ремонт к ремонту и доверие между украинцами и украинцами было востановлено. Селяне вовсю ругали телевиденье, гнали в шею рускомирных агитаторов и просили об одном «хлопці, не кидайте». Молодые люди смущенно прощались у БТРа. Наташа сдерживала слезы, ведь жены военных не плачут. А она уже почти жена. Под сердцем маленький комочек их любви. Осталось подождать чуть-чуть. Ротация, сделать Андрейке документы, чтобы оформить все полагающиеся справки, и тогда он приедет. В селе у них нет работы, а здесь, он на расхват. И на завод, и на стройку, и контракт можно продлить. Они уже обо всем помечтали, все задумали. Осталось подождать, чуть-чуть.
Отъехав от села, Андрей, достал из телефона симкарту и выбросил в поле. Сослуживцы молчали. Это не их дело. И только старшина хмурился. Когда-то со страшим у них были доверительные отношения, но сейчас они почти не разговаривают.
-Та в нього ж дома троє дівок на виданні,-пояснили Андрею резкие перемены к нему со стороны старшины.-От він і біситься, бо як би отат його дівчат,хто спользував, каже вбив би, не думаючи.
Ребята в батальоне давно знали, что Андрей никогда не вернется в это маленькое село в Луганской области, стоящее на границе зоны АТО.
«Баба вона справна, гарна, гаряча, працьовита,- вздыхал Андрей,- но мати з батьком сказали, ні яких лугандонів у будинку, тай з Іванкою ж вже скільки років разом. Батьки вже давно родичаються. Навіщо мені це руйнувати?»….
… Петр ушел на фронт добровольцем. Сорок пять лет. Комбайнер. Дом полная чаша. Своих пять гектар, еще паи жены, тещи. Своими руками собрал трактора, восстановил комбайн. Сын и жена не работали. Зачем? Дома десять свиней, три коровы, индюки, гуси, куры. В АТО пошел…нет, не по зову души и сердца. Родина, долг, это как-то не отзывалось в нем.
Его нашли армейские друзья. Служили когда-то вместе, еще в армии. Сейчас все они в АТО. Рассказы адреналином бередили душу. На линию огня «по-блату» гарантировали не отсылать. Просто на блок-постах нужен свой человек, для ведения дел, а все его армейские товарищи, как раз в этом районе, «нормально держали кордон». Жене сказал, что, мол, повестка и призыв. Собирали на фронт всей семьей. Продали свиней. Купили бронижелет, каску, снаряжение. За год службы дом обнищал. Жена Петра слягла от тяжелого труда. Продавали двух коров. Деньги на фронт. Каждую неделю пополняли счет, телефон, отсылали посылки с домашними пирогами, сигаретами, колбасами, салом, тушенкой. Селяне несли земляку, все, чем можно было помочь, кто и сколько сможет, кто пятерку, кто гривну, кто мед, кто сало. Он защищал Родину.
Один раз он не звонил десять дней. Десять дней Ада и Ольгу, жену Петра, повезли на «скорой» в район, сердце.
Позвонил, сказал сухо: «Нельзя было звонить. Телефоны ослеживают сепы, могут снайпера снять». Ольга винила себя, за нервы, за постоянные попытки дозвонится, за черные мысли недоверия. Он ведь защищает Родину.
Все рухнуло, как всегда, внезапно и абсурдно.
Пришла знакомая, попросила через интернет найти родню. Живут, где-то в зоне войны. Но, ведь не чужие, сердце болит. Может и сепы, а може же и «наши» . Сели за компьютер. Зашли в «Одноклассники». Искали по названию города, фамилии, вспоминали, кто, где учился, какие-то зацепки, чтобы найти. И вот на одной фото соседка наконец-то увидела двоюродную сестру. Правда на чужой странице. Фото было подписано «с подругой на море».
Они решили, что свяжутся с этой женщиной и так, через подругу выйдут на сестру. Люди же должны отозваться, помогать, тем более в поиске родных.
Открыв страницу «подруги» Ольга тихо застонала. А соседка, замолчав, быстро стала собираться домой. На фото «мы в Мариуполе», «отпуск в любимым», «шашлычок на берегу» был ее Петр и незнакомая ей женщина. Фото было датировано теми днями, когда «нельзя было звонить, телефоны отслеживают сепы, могут снайпера снять».
Она долго молчала возле компьютера. Потом взяла телефон. В голове еще звучало «не может быть», но сердце уже давно все поняло и заледенело от боли. Он сказал честно, что там, в зоне АТО у него давно «бизнес», новая семья, работа, его любимая ждет ребенка. Она красивая, ухоженная женщина, от которой не несет коровой за километр. Он хочет нормальной жизни, без гноя, свиней, он первый раз увидел рассвет на море, танцевал с любимой вальс. Он хочет чуствовать себя мужчиной, а не гнить в селе. Он подает на раз вод и на раздел имущества.
Потом его голос стал переходить на рык: «Я уничтожу тебя, твой род, твоих нагуляных отпрысков, которых ты нагуляла шляясь по селу, пока я пахал в поле.Я пущу тебя по миру, голой, я отсужу у тебя все имущество». Через пару дней, он с вооруженными сослуживцами, приехав домой в село под Полтавой и направив автомат на жену и сыны, забрал из дома все, что влезло в их старый «Москвич».
Да она бы и без автомата отдала. И даже больше. Потом суд. Развод. Унижения. Косые взгляды в селе "а мы ведь ему помогали, а он там рожу нажирал по коханкам".
Теперь, вот, иски о разделе имущества. А еще куча долгов, в которые она влезла пока он был «на фронте». И телефонные звонки от нее и от него. Долгие, странные, и обязательно ночные.Угрозы, маты, оскорбления. И его рассказы о том, как он занимается с ней, любимой и настоящей женщиной, сексом.
В суде она увидела справки о его доходах. Из АТО. Зарплата 8 000 грн. Она лежала в больнице, когда ее схватило сердце, сын позвонил, чтобы попросить денег на лекарства, зная, что отец в АТО получает зарплату. «Сынок,- сказал ему отец,- я плачу та молюсь, кожного дня за тебе та матір. З грошей я можу тільки нирки продати, бо усе тратимо за озброювання та їжу. Міноборони нічого не дають. Навіть патрони купуємо. Не купишь, то вб,ють, бо не буде чим відстрілюватись. Волонтери тільки пишуть, що допомогають, то брехня, синку, вони усе собі забирають. Грошей мені платять 2 000 грн.Завтра у хлопців займу та вишлю»…
…Война. Странная, непонятная. Иногда мне кажется, что она идет даже не за Донбасс или Украину, не за земли, и не из-за политики, не из-за языка, и даже не между Россией и Украиной, не между Донбассом и Украиной. Это война между черным и белым, между Богом и Дьяволом, между Добром и Злом, между прошлым и будущим, между Свободой и Несвободой, между Людьми и Нелюдями. Без национальности, нации, страны. Просто Совесть, Бог, Честь и Ад.
Теперь я знаю, прикоснувшись к войне, можно отравится ее ядом. Она, как запах тлена, проникает в душу, в тело, делая тебя своим рабом. Кем мы выйдем из этой войны? Людьми ли, Человеками ли?
Немає коментарів:
Дописати коментар