Я больше всех дрожала, а регистрацию прошла быстро. К женщинам особых претензий нет. А вот мужа продержали больше пятнадцати минут и не пустили на территорию России. Причина банальна, не вклеена фотография в паспорт по причине возраста. А паспортные у нас не работают. Так что ему нужно возвращаться назад. Я в шоке.
Дальше ехать самой, а ему сорок километров возвращаться домой. Автобусы здесь не ходят. Опять же блокпосты. Страшно, что могут остановить на блокпосте и «записать» добровольцем. Такие случаи здесь сплошь и рядом. Меня это не устраивало по всем причинам, от морально-патриотических до Алёшки. Причём, Алёшка, пугал меня больше всего. Собственность у женщины развита на клеточном уровне. Но наши попутчики оказались ребятами нормальными, и, позвонив куда-то, решили проблему. Его заберут с трассы и подвезут в город из знакомые, которые уже едут назад из России. А мы едем дальше.
Проезжаем Киселево и ребята начинают опять тур по местам боевой славы, но уже на территории «помощника-освободителя».
-Вон, видишь, отвалы, там части стояли, артиллерия. Это они по нацикам на «должике» лупили. А вон, возле «киселевского» (это водохранилище) поле. Там танки и ГРАДЫ стояли,- рассказывают попутчики.
Так просто, легко «посмотрите направо, посмотрите налево». Война- тур.
- Значит от сюда по нам ГРАДЫ стреляли,- спрашиваю я,-всё же из России.
- Нет, эти только тут били, те, что город и «партизан» отхаживали, те с черновецких отвалов работали,- поясняют.
-А зачем же по городу,- злюсь,- что ж вам всем в поле не воевалось.
-Так они ж не по городу, только по колонии и по КПП били, ну, и еще, где нацики стояли - оправдываются,- да и не попали ведь почти по домам.
- Да, не попали,- тихо говорю я. Что я скажу, что?! О том, как сидели в подвале, когда снаряды пролетали над домами. Молились. Плакали. Смеялись. Рассказывали сказки испуганным детям. Они меня не поймут. Они говорят о друзьях, я вижу врага. Но все вместе мы говорим о России. Свои у каждого свои.
- А для чего эта война? Ведь жили нормально, ведь всё было:зарплата, работа, бензин на «скорых»,-устало говорю я вызывая на диалог.
-Ты чего, так ведь Америка приказала Украине нас уничтожить, зачистить эти земли для того, чтобы тут НАТО свои ПРО поставило, - удивляются и смотрят на меня, как на инопланетянку,- вот укры специально и создали батальоны и дали приказ убивать и грабить. Знаешь, сколько они награбленного домой отправляли…
И начинаются рассказы о том, что где-то, кто-то рассказывал…Я не буду пересказывать фантазийный бред полевых командиров, которым они накачивают приговорённых на смерть.
Картины, описываются одна кровавее другой. Через некоторое время до меня доходит часто повторяющееся «нацгваридия». Нацгвардия (нацики, как они их называли) и указываются места дислокаций, мол, делала то и то.
В голове уже каша. Стоп,- говорю я себе, стоп. Пазлы не складываются.
Дело в том, что места дислокации, разбоя и передвижения Нацгвардии не соответствовали тем, что знала я, карте АТО и сообщениям людей. Я пытаюсь поймать нить разговора, отгоняя мишуру из «распятых и съеденных младенцев» и начинаю интересоваться именно тем, как выглядят «людоеды» и где были замечены зверства.
Всё равно, как я не кручу в памяти карту АТО, и карту местности, ничего не сходится. Устаю. Отворачиваюсь к окну. Всё равно мозг не соображает, да и сердце болит о супруге. Как он, добрался, всё ли нормально. В памяти всплывают картины блок-поста возле КПП, самого пропускного, Алёшка, автоматы, блиндаж, коробочка на шинах «на развитие Донского казачества», флаги…Флаги! Флаги!
Мозг начинает истерить и искать в своих глубинах кусочки недостающих фрагментов карт, историй, образов. Флаги! Я достаю телефон и открываю фото:
-Валик, глянь,-чтобы не отвлекать водителя, прошу я,-это флаги тех, кто убивал, нациков. Я много слышала о насилии, грабежах, вот, это из Зимовников прислали, это Ясеновский, это под Зеленопольем, это возле Антрацита, это Суходол. Там много мирных пострадало.
Валентин берёт телефон, смотрит, листает.
-Да, это он,-говорит утвердительно,-ты это, сохрани для истории, может трибунал будет. Суд. Может даже международный. Тут дома, улицы хорошо видно, их машины.
У меня дрожат руки. Сильно. Опять перехватывает горло криком или болью, как петлёй. Я даже не могу говорить.
-Валик, -выдыхаю я с таким надрывом, что он ошарашено смотрит на меня,- там действительно жгли, насиловали, угоняли скот и убивали. Под этим флагом. Но, понимаешь, Валентин,- я тру голову, которая уже дико начинает болеть от всего этого,- это флаг Национальной гвардии Донского казачества.
-Да ну, -смеётся Валик,-нет в казачестве Нацгвардии. Ты перепутала. Это укропский, красно-черный флаг, правосековский.
Я открываю последнее фото их другой папки, где сидящий в Ясеновском поссовете залётный казак, сидит на фоне такого флага. Красного. Без черного. На нём надпись- Национальная гвардия Донского казачества.
Мы смотрим друг на друга. У нас нет слов. Ему нечего сказать мне, а я боюсь заплакать.
-Это как же?- выдыхает он,- да ну,- матерится. И замолкает.
Я не хочу спорить. Да и боюсь. Пусть сам спорит с собой. С совестью. С верой, раз крест на груди. Сам себе доказывает, опровергает, снимет с крестов своих младенцев. Я просто говорю:
-Будем возвращаться, давай сверим, похожи ли флаги, над их блокпостом.
-Давай! - он аж подпрыгивает от нетерпения,- ты понимаешь. Это важно, вопросы появились, только не забудь. Хорошо! – голос у него стал расстроенный, - только не фоткай,- приглушенно и оглядываясь, - нельзя. Я сам.
Мы отворачиваемся по разные стороны. Каждый думает о своём. Да и через пару минут нас из задумчивости вырывает знак «Гуково». Приехали.
Как же похожи, наши приграничья. Одинаковые шахтерские города. Частный сектор плавно переходит в квартала из пятиэтажек, однотипных и серых. Гуково так же выходит одной стороной к нам в степь. У них такие же степняки селяне.
Когда-то здесь были шахты. И в 90-е, когда у нас не было работы, наши шахтёры работали тут, в Гуково. Мы, всегда ездили к ним за рыбой, а они, к нам за салом. Такие же селяне, такие же трудяги.
Мы останавливаемся, чтобы спросить адрес. Слух режет «шо», «повэрнэш» и «там будэ». Приграничье оно такое приграничье, улыбаюсь я про себя.
Частный сектор очень ухоженный. Цветы, покрашенные заборы, побеленные бордюры.
Поребрики,- мысленно поправляю я себя. А вот квартала, куда мы заехали просто убили грязью. Мы нашли нужный дом, и первое, что я увидела семь грязных, заросших бомжей, занимающихся разборкой мусорного бака. У нас в городе бомж явление крайне редкое. Я уже и не помню, когда их видела.
Попутчики убежали к банкомату. У меня встреча с человеком, который передаст мне помощь. Стою, жду. Идёт женщина, поднимает глаза на меня, я понимаю, что это она. Не знаю, как, но понимаю. Улыбаюсь в ответ. Мы никогда не видели друг друга и узнали. Ответ на вопрос «как она меня узнала» она произносит сама:
- У вас такие уставшие глаза, грустные, но удивительно добрые,- я сразу поняла, что это вы,-вы такая светлая.
Мы обнимаемся. Украина и Россия. Обнимают друг друга назло всем фобиям, разрывая шаблоны и разрушая стереотипы. Мы долго рассказываем друг другу о войне.
- Мы слышали, как по вам стреляли, мы молились за вас. У нас от выстрелов дрожали дома,- рассказывает грустная сорокалетняя Россия, обнимая меня,- страшно так, простите нас.
-Господи, да за что,- я уже не сдерживает слёз сорокалетняя Украина,-это же не вы, ваш Путин.
Мы долго говорим, держа друг друга за руки. Периодически отпуская руку собеседника, вытираем слёзы. У меня нет платка. Она даёт мне свой, вытирая свои слёзы бумажной салфеткой.
Спеша отдает мне собранную друзьями из Москвы помощь, рассказывает вперемешку где, что купить по-дешевле, где стояли ГРАДЫ, как страшно у них жить и как дорого.
-Нефтедоллары, на которые надеются ваши террористы, идут только в один карман. У нас всё дорого. Всё:вода, услуги ЖКХ, продукты, больница. Мы же всегда к вам ездили. У вас вкусно и не дорого. Зачем, зачем вы к нам. У нас нищета,-спешит она выговорится, -а теперь санкции, зимой,-она понижает голос до шепота, -у нас будет крах. Полный.
Женщина-Украина и Женщина-Россия. Кто сказал, что мы разные? Мы рассказываем о детях, и слёзы умиления накатывают на наши глаза, показываем, друг другу фото в телефонах, хвастаемся детскими успехами. Мы пережили войну. У нас морщины и усталость. Мы молились этим летом. Она, провожая снаряды, чтобы они в нас не попали. А я, встречая, и молясь, о тех, кто их посылает. Она экономит на продуктах, покупает самую дешевую муку и спред, вместо сливочного масла, она покупает молоко раз в неделю, это дорого. И так уже много лет. Но работает на хорошем предприятии-ДТЭК. Тот же Ахметов, только в России.
Я начинаю учиться экономить. Я всегда покупала молоко бутылями, никогда не брала спред, он вредный. На свою зарплату, до войны, я могла позволить себе сыр, бананы, мясо, молоко, рыбу. Она без войны в мирной богатой и великой стране-нет.
Она была на море еще в СССР, с родителями. У меня было Седое, Азов, Крым, палатка, мангал, ставки, поездки в лес на выходных.
Женщина-Украина и Женщина-Россия. Кто сказал, что мы разные? Люди одинаковые душами одинаковы в любых странах и на любых языках. Если у человека есть сердце, вера, душа, любовь он несёт свет. А свет везде одинаковый.
Хотя где-то есть женщины-Украина и женщина-Россия одинаковые в своей ненависти и саморазрушении. Есть! Я не спорю.
Но мне небо посылает тех, кто несёт в себе свет. Их больше. Пока мы разговариваем, пролетает самолет. Низко. Гудит. Мы вздрагиваем. Я от страха авиа удара, она просто от страха.
-Мы ещё не привыкли к такому количеству военных. Это сейчас их уже почти нет, а летом, тут же ходить было нельзя,-говорит она,-как военный городок.
Только произносим слово «военный» как мимо нас проходит камуфлированный, но без оружия, хотя и с георгиевскими лентами. Нашивка «ЛНР».
- Это ваши, террористы, - шепчет она,-они тут в госпитале лечатся. Их много. Кто семьи вывез, кто отдыхает, кто в больнице. Этим всё бесплатно,- уже со злостью,- а для гуковчан мест в больнице нет.
Она ведет меня в магазин, чтобы купить муки. Я плохо ориентируюсь в курсе рубля к гривне. Мука только дорогая. Разобрали.
-Это ваши к нам едут. Всё скупают. Сначала брали всё подряд. Потом тоже стали покупать только дешевые продукты. Вот как экономить, -жалуется она,- ваши всё скупят, а мы покупаем дорогое.
Заходит разговор о «беженцах». Она смеётся, рассказывает, как «беженцы» сдавали оптом на рынке сухпайки, гречку и покупали водку, сидели в барах, а потом возвращались в палаточный городок.
-Знаешь, к нам приехал на фабрику мужчина их Енакиево,-она смеётся,- мы были в шоке. Вся семья в золоте. Три ноутбука, планшеты, телефоны дорогие. Джип. Сняли квартиру с евро ремонтом. Он там работал начальником участка на шахте. Тут его устроили к нам на ГОФ (горно-обогатительная фабрика). Он получил зарплату, смотрит на неё, спрашивает, за сколько это?- двадцать пять тысяч рублей. Мы ему говорим, это очень большая зарплата, за месяц. Он был в шоке. Сказал, что у себя получал двадцать-тридцать тысяч гривен. Это деньги, а 25 000 рублей - мусор. Шиковать перестал. Квартиру сняли скромную. Ходит на работу пешком. «Джип» продал. Тоже из ополченцев ДНР.
Мы прощаемся. Пришли мои попутчики. Надо ехать. Снова плачем и обнимаемся.
-Береги себя,-просит она меня,-я буду молиться и за тебя, и за твоих детей. Ты знаешь, а ведь мы разные, - вдруг поднимает она острую тему,- да, да, разные. Вы украинцы свободные и уважаете себя. А мы русские, запуганные и, боимся самих себя. Поэтому так и живём. Вы там боритесь, не сдавайтесь. Россия будет сидеть в говне, но не признает ошибок. У нас нет сильного лидера, а народ привык только к кнуту. Может наши на вас посмотрят и поднимутся, хотя,- она махнула рукой,-не верю. А Украина выстоит. Всё будет хорошо,-обнимает она меня.
-Всё будет Украина,-отвечаю я ей.
-Да, как красиво, отпускает сорокалетняя женщина –Россия мои сорокалетние руки женщины -Украины,- пусть всё будет Украина.
Я сажусь в машину, и мы едем дальше. В этот день в России я не встретила ни одного плохого человека. Не получилось. Я не умею встречать плохих людей.
Дорога домой была короче. Мы почти ни о чём не говорили. На трассе подобрали ещё одного земляка, добиравшегося в город. Вернее бывшего земляка, уже, как пятнадцать лет россиянина. Едет к матери. Весь на нервах. Нет связи. Знает, что мать не получает пенсию. Нет денег. Мы успокаиваем, у нас связи нет давно. А вот в городе, правда, голодно (тогда у нас не было ни продуктов, ни хлеба).
На КПП очередь из возвращающихся. Люди идут вдоль дороги с кравчучкми (это такая тачка-сумка), пакетами, с детьми. Много людей едет на велосипедах. В городе нет бензина.
Кравчучка-снова тренд сезона. И за водой, и за продуктами, и вот, теперь международное турне кравчучки Украина-Россия.
Официально с Украинской стороны КПП не работает. Россия не это знают, но пропускают свободно. Люди везут и «белизну» и лекарства, и овощи, и фрукты. Я вот везу сало (да, с России), рыбу, муку, крупы и растительное масло. Никто сумками на Российской таможне не интересуется. Паспорт-отметка-дома.
Вот люди с георгиевскими лентами на «джипах» с автоматами ездят без очереди, предъявления паспортов и отметок. Спрашиваю, почему. Ответ краток, такой уговор, и это могут быть русские, но в форме ополчения.
Взгляд цепляется за огромный, черный «джип», с надписью на английском и звездно-полосатым флагом. Возле него пританцовывающей походкой крутится…ковбой. Настоящий. В шляпе, высоких сапогах, с большим пистолетом, и значком «шериф». Вау! Меня смешит его танцующая походка с подогнутыми коленями и широко расставленными ногами.
Может турист, гадаю я. «Турист» общаясь с таможенниками, расспрашивает о войне. Ему показывают, что ремонтировали, пару воронок, засыпанных гравием. После экскурсии, он начинает помогать таможенникам,регулировать поток машин. Скорее всего, по обмену опытом, - решаю я, и сажусь в машину. Мы прошли паспортный контроль. Руки чешутся сфоткать ковбоя. Но я помню, что нельзя.
На казачьем блокпосте все заняты какими-то проводами и ремонтом, быстрый просмотр паспорта. Диалог- цель выезда в Россию- цель въезда в Украину -местные-домой. И нас выпускают.
Я кошусь на Валентина. Напоминать ему о флаге или нет,-думаю я. Может вызвать плохую реакцию. Решаю, что буду молчать. Но Валентин не забыл. Он всматривается и даже просит Олега ехать медленнее. Да, есть. Он замечает флаг и его глаза расширяются. Но он молчит. Я делаю вид, что мне всё равно. Сам. Пусть сам. У каждого своя война.
Домой едем, болтая ни о чём. Дом. Ребята сдают меня из рук в руки супругу. Смеясь, рассказывают, как я истерила по поводу Алёшки и «заберут в рекруты». Смеются, говорят, что со мной пополнили политический словарный запас. Всё мирно и по-доброму. О политике ни слова. О выводах тоже. Оставляют телефон, чтобы ездить вместе, если что, говорят я хороший попутчик. Дисциплинированный. Мы прощаемся. Я дома.
Шумно разбираем покупки. Мы спасены. У нас есть деньги, мука, крупы, сало. Друзья меня спасли, собрав помощь. Мы продержимся.
Вечером, сидя в огороде и наблюдая за очередным беспилотником, который облетал границу, я думала о женщине –России. Она сидела и переживала за меня, там, напротив, через границу. Наплевав на рашатв и политику Путина. Она переживала за меня, ещё до нашего знакомства. Сейчас она слышит, как бьется моё сердце.
Мы теперь будем переживать одна за одну. Так же, как за меня переживают тысячи моих друзей в Украине, Германии, Франции, России, Италии, Израиле, захваченном Крыму.
Свои у каждого свои. Но когда ты нашёл своего по-духу или по-сердцу, когда ты остался человеком, не смотря на все жизненные ситуации, то тебе всё равно, какой национальности человек, который молится о тебе, и тебе, тем более все равно, на каком языке говорит твой друг, ведь ты молишься за него на своём.
Россиянам, живущим далеко от Украины, не видящих различий и контрастов в наших бытовых , экономических, политических условиях, тяжело понять нас. Но ещё тяжелее россиянам понять своих, россиян, поддерживающих эту войну. Пусть каждый делает выводы сам. Не будем им мешать. У каждого идёт своя война.
Немає коментарів:
Дописати коментар