Дорога в Гуково

Дорога в Гуково (из повести «Автобиография войны» сентябрь)

За время АТО, и ряда неприятностей, связанных с  несовместимостью сюрЛэНэРизма с моей   жизненной позицией, я решила не покидать зону уюта и безопасности, так сказать – подальше от города и  его суеты, блокпостов, камуфляжа и войны, поближе к селу, спокойной жизни и запаху свежескошенного сена. 

  После бурной довоенной общительно-общественно-политической жизни, чувствую себя затворником в скиту. Но это лучше, чем ходить,  опустив глаза или каменеть при виде  автоматов,  чувствовать спиною взгляд людей, решивших, что отметив себя триколорной лентой, они внезапно превратятся в  «чистокровных русских арийцев» и будут иметь право изгонять тебя с твоей  земли.   

   «Выход в люди»  для меня теперь испытание. И это при моем жизнелюбии, общительности  и  широком круге общения. Но  теперь город душит меня. Его приторная услужливость перед новой властью (читай бандитами), угрожающая военизированность и политическая  обезличенность,  кажутся мне  липкой лентой для ловли мух.

    И ведь налипли,  и гудят, и пыжатся, думая, что их ограниченные телодвижения  что-то значат. А сколько в этом гуле покорности, раболепия и  собственной значимости, мол, это не мы влипли, это такой план.

    Впрочем, для большинства это нормальное место и нормальные ощущения. Они привыкли жить в  абсолютном самообмане, ещё со времён совка и «покращення».

   Влипших в историю   легко можно определить по колорадо-триколорным ленточкам, а ещё медалям, крестам,  казачьим,  армейским или даже старообрядческим.  А ещё по взгляду, пренебрежительному, надменному взгляду людей, уверовавших в то, что они меняют мир.

   Чтобы изменить мир надо быть частью мира. Чтобы изменить страну нужно быть частью страны. Влипшие в историю  никогда не были гражданами ни одной страны. То, что в их паспорте указано гражданство «Украина», не говорило им ровным счетом ничего. Причём это люди разных поколений, статусов, достатка.

  Поверьте, если бы там было написано «Альдебаран» или «Северное Козлодоево» для этих людей ничего существенно бы не изменилось.

   Одни  с тихой грустью и неприкрытой злобой вспоминали «ковбасу по два двадцять» и, то, что были моложе и красивее, ударно работали, задорно ходили в кино. Тогда они жили, итожили они, сейчас прозябают. Тогда была зарплата и колбаса в очереди, сейчас пенсия и копчёная колбаса, варёная колбаса,сырокопчёная колбаса, фрукты и овощи круглый год, конфеты и даже ананасы без очереди, каждый в отдельном кулёчке.

    Они сравнивают два мира, две эпохи. Даже не сравнивают, а замешивают их на собственных чувствах и восприятиях. Свои неудачи, нереализованность, зависть, мстительность, нищету, обиды  они смешали в безумный коктейль негодования. Единственный аргумент, уже как фитиль, тогда жизнь была справедливее, мол, не было богатых, все были одинаково бедными. Не понимая, что в Советском Союзе богатых не было, лишь по причине того, что богатство просто не выпячивали. Тогда это было не принято.

Жутко, но люди, стоявшие в марте на площадях города,не говорили о возможно хорошем, они вспоминали плохое, как бы выкрикивая, выплакивая из себя эту боль и горечь. Они говорили не о том, как будут жить хорошо, а как  все должны одинаково жить плохо.

    Сейчас на фоне радикулита и угасшего либидо, мир, даже при наличии 40 видов колбасы в магазине, естественно, был серым и мрачным. А ещё молодые соседи строились, супермаркеты открывались, машины становились всё иностраннее и иностраннее.  Мир и время были неумолимо стремительны. Догнать его, выбравшись из своего сумрака, было нереально, тогда, как выход, уравнивание всех под …  себя или для себя. Создание личного комфорта путём ущемления прав других. Если мне плохо, пусть плохо будет всем. Странная позиция, присущая людям, проживающим на Донбассе.

Я редко встречала здесь тех, кто говорил «должно быть хорошо». В основном говорят «помнишь, как было хорошо, больше так  никогда не будет, будет хуже». Люди, работающие под землёй в вечной темноте, разучились видеть свет. Свет веры, любви, будущего. 

  Я как-то  ко мне на приём,   пришла женщина лет за шестьдесят и попросила написать, куда следует донос, что, сосед, мол, олигарх, имеет большую пенсию, ездит за границу, и купил машину, аж две. Я отшутилась, а надо было плакать. Уже в марте, такие «доносисты»  составят костяк новой власти  «раскулачивая» соседей, знакомых, родственников. Так здесь  уравнивались   социальные группы. Не зарплатой или заслугами,   бизнесом или работой, а доносом и автоматом.

   Ненавидя мир за угасшую, нереализованную, а зачастую  пропитую жизнь, как бы прилипнув к липкой ленте своих воспоминаний, они  уверенно тянули к ней и остальных членов общества, погружая город в   хаос.

   Удивительно, но почему-то в этой приторной  патоке  «ковбасизма» погрязли не только те, кто застал сталинские лагеря, брежневскую оттепель,  горбачёвские прожекторные перестройки, а  и те, кто имел все шансы  на свободу в свободной стране.  

   «Ковбасизм» воспитал   класс не граждан, пассивных и аполитичных. Я, не я и хата не моя,-вот основной  мотив  жителей Донбасса.  Не имея своего личного жизненного, гражданского, политического и  общественного опыта, используя   чужие мысли    и свои  страхи, неудачи и фобии  люди решили  что-то  изменить в стране, к которой они не испытывают чувств, кроме чувства потребления, брезгливости и неудовлетворённости. И  создали свою страну. Страну войны, лжи, нищеты, клеветы. Всего, чего  они подсознательно боялись.

   Не удивительно слышать «эта проклятая Украина» от людей  никогда не покидавших  пределы города. Особенно тех, чей жизненный опыт –это  знания по выводу (выходу) из   алкогольной интоксикации. Они ненавидят не саму страну, а живущих рядом более успешных граждан и мечтают так же, как герои сериала, упиться «вискарём» из горла. Чтобы стать их другом, нужно просто что-то подарить или пообещать. Это называется «проявить уважение». Шансон и Саша Белый-это всё, что манит их в жизни. Романтики зоны и сивухи.   Когда началась «русская весна» они были в авангарде. Грабили, упивались, марали руки в крови, выполняя за «вискарь» грязную работу более продуманных товарищей. Гибли, но этого никто не замечал. За ними некому было плакать. Их матери, счастливо, хоть и тоскливо всхлипывали, осознав, что любимый сын не придёт забирать пенсию.  

     Донбассу долго внушали, что он пуп земли и ему все должны. За что не поясняли. Вот, должны все и всё тут. Это устраивало. На фоне личных бытовых и социальных проблем, знать, что   лично тебе должны все, включая олигархов, депутатов, артистов,  учителей, врачей, доставляло удовольствие и даже, как-то возвышало. Вот, ругала Петьку училка в школе, а теперь он, трудяга, её кормит. От его  зарплаты и  взяток зависит её сытая жизнь.

   Донбассом долго управляли при помощи подачек, законов, льгот, пенсий, гречки, как бы якоря  в запылённом сознании формулу «гречка=водка=выходной=халява». За 23 года гречкольготноподачной дрессуры, у «пересічних громадян» выработался условный рефлекс. Халява, как хеппи энд.

   За гречку становились   социалистами и  демократами, ультраправыми и безудержно левыми, «заединщиками», зелёными, трудовиками, и даже оченьсильноукраинцами. А  уж гречка да в голубом пакете  надписью «Партия Регионов» действовала на индивидуума, как сигнальные огни на брелоке апостола Петра, открывающего ворота в Рай.

  Причём «гречка» здесь у каждого своя. Чиновники брали гречкоусловными единицами, а население, тем, что оставалось с барского стола.

   Самым удивительным было наблюдать, как за действительно гречкой, консервушкой, бутылочкой масла и пакетом сахара дерутся в  очередях  люди с достатком от 5 000 грн в месяц.

   Я бы   поняла бабушку с пенсией в 1000 гривен, но вот почему-то не видела их в нашем городе в полит-акциях. Как-то всё больше   домохозяйки, не работающие по причине того, что хорошо получает муж,  предприниматели, чиновники. Оксюморон, но лично в моём городе, революцию  делали не бедные люди.

   Удивительно слышать эта «проклятая Украина» от человека, имеющего положение в обществе, например, чиновника, ведь он получал ранг, зарплату, высокую пенсию и все доплаты и поощрения из рук этой самой Украины. И всё же причина, по которой чиновники так рьяно захотели работать в РФ и быть гражданами России, есть и она банальна.

   Если обычный  запойный гражданин с лёгкостью мог изменить свою политическую ориентацию и гражданство за бутылку водки, то  чиновник встал под триколор исключительно в состоянии страха и аффекта, вызванного словом «люстрация».

    Когда чиновник понял, что награбленное, кресло  и привилегии могут лихо ускользнуть из под его зада, приобретшего форму стул, он  возлюбил ту страну, которая пообещала  «не люстрировать» ни зад, ни кресло, ни привилегии тырить.

    Так что согласно норм УК Украины у чиновника чудная отмазка- состояние аффекта, вызванного  повышенным работолюбием и кресло-задофобией.

    Да, да, дорогие друзья, именно страх люстрации, вкладывал в руки чиновников микрофоны и выводил   на митинги под знамёна чужого государства, заставлял применять свою неуёмную чиновничью фантазию, отточенную на управление плебсом для создания я «распятых младенцев»,  «фосфорных бомб», «вуйки заберут наши дома», «вуйки спустились с гор и заберут наши шахты», «убьют всех, кто не говорит на вуйковском языке». Плебс, воспитанный «колбасизмом», привык верить газете, чиновнику  и телевизору. На этом и сыграли.

    «Народный бунт Донбасса» -это хорошо разыгранный спектакль тех, кто сидел не только на коксе и герыче, а и на контрабасе (так тут называют контрабанду), границе, угле и бюджетных потоках, был связан криминалом или удерживался компроматом.

Люстрация  чиновника Донбасса-это как наркомана снять с иглы: ломка, суицид. Не могут они без отката и бюджета. Не могут. А вы им с Майдана всей Украиной да о люстрации». Вот  у них  началась ломка, превратившаяся в отжим области. Вот они и  совершили суицид, но почему-то вместе с нами.

   Но, удивительнее всего было слышать эта «проклятая Украина» от человека, имеющего бизнес, маленький магазинчик или оптовую фирму, или просто, работающего начальником участка шахты, и имеющим всех, включая зарплату в 30 000 грн.

   В годы «ковбасизма» вряд ли он мог себе позволить ездить с женой 4 раза в год в Турцию и Египет, наклонять собственных, законных рабов-шахтёров, и, добавляя им трудодни, забирать наличными, начисленную им премию. При «ковбасизме» за это стреляли или лагеря.

    Предприниматель при «ковбасизме»    был чуждым классовым элементом, могущим себе позволить мелкую фарцовку и такой же мелкий срок за неё. Казалось бы, вот, работай, строй, вези детей, хочешь в Европу, хочешь в Россию. Этих подловили на прививке  «кучмизма»: заплатить, чтобы не трогали, и…отжать у конкурента себе.

    Это единственная причина поддержки бизнесом лэнэризма: жажда передела собственности города с возможным   уменьшением конкуренции.

    Всё смешалось в доме Ахметовых. Переврали, перепугали, переборщили, перегнули так, что сами себя перехитрили. А деваться уже не куда. Весь мир смотрит, кто кого. Вот, гудим, делаем вид, что всё по плану, а не влипли. 

   Те, кто  поднимал людей на войну, преследовали  личные цели. Те, кто дал себя увести на войну, преследовали свои, зачастую туманные цели. Война у каждого своя. У одних трофей бюджет города или области, у других «вискарь» из «Метро». Кто-то  хотел личных рабов, чьи-то  рабы хотели нового царя. Вот и получилось, что каждый воевал за своё, а не за страну, не за людей, не за создание государства или улучшение жизни, а за банальный отжим.

     Смешнее всего получилось со «старшим братом», вернее его обещаниями. Россия уделала  всех этих полководцев местного разлива, молодца.

      Дали оружие, воюйте, мол, а Царь будет завтра! Воюют, ждут до сих пор, читают специально написанные для них новости, мол, едет родимый, чуть карета в снегоуборочную машину не врезалась, но едет, вот с любовью автоматы, вам  танки прислал.  И ведь верят, но готовят список, чего им  царь должен. Ещё не пришёл, ещё и некуда, а уже должен. Это Донбасс, детка! 

     Я давно перестала видеть в этой войне политику. Личные амбиции,  склоки,   обогащение,  карьера  для тех, кто умеет пользоваться войной. Для тех, кто не умеет, избитое, затертое, написанное ещё в эпоху «ковбасизма»  направление в  «светлое завтра».

     Поэтому по городу люди передвигаются, либо горделиво жужжа о  безбедной  жизни в придуманной ими стране, либо же  стараются прошмыгнуть по городу и удалится в свою раковину.  

    Семь  месяцев войны, а город еще верит в то, что нас, вот-вот  заберет к себе сильный  и богатый старший брат, тешится самообманом,  создавая  видимый гул на липкой ленте истории.

     Пока массовка гудит, руководство новой страны (вернее её части)  при деле: «отжим»  и «грабёж»  оправдательно-лексически заменили  на исторически обоснованное  «экспроприация». Теперь вроде всё правильно: забирают  у богатых, отдают бедным. Но только своим. Здесь свои у каждого  свои, даже бедные у каждого свои.  

     Жаль, что когда  на  пергаменте «Новороссии» не останется свободных мест и он выполнит свою задачу,  его  снимут и выбросят. Вместе с мухами.

    Мы, те, кто за Украину,  просто ждем этого момента. Нас меньше.   С начала «русской весны» мы устали доказывать, спасать, разъяснять. Это  бесполезно, вредно и опасно. У каждого из нас свой полёт.

Плебс достиг  критической массы. Многие спрашивают, что такое «буремний Схід». Посмотрите черно-белое кино о Великой Октябрьской революции, когда пьяные матросы, громили Эрмитаж, насиловали женщин, и жгли книги, и вы поймёте, что такое коммифашизм  усиленный русофашизмом. Жгут книги, громят библиотеки и церкви, уничтожают интеллигенцию матросы железняки с бутылкой отжатого бухалова.

   Поэтому пока темные очки,  платок …мой муж, говорит, что я все больше  становлюсь похожа на женщин ассириек, осевших  у нас в селах: я научилась жить, не поднимая глаз и слушать войну.

   Усталость и безысходность  старит и горбит меня. Я понимаю безысходность и абсурд происходящего, но не знаю что делать. Бежать?! Куда? Война идёт везде, просто еще не все поняли это. Сможет ли Украина принять нас всех, бежавших от войны? Помочь?

   У меня есть друзья, которые работают на нескольких работах. Одну зарплату себе, вторую –волонтерам на армию, третью-беженцам, четвёртую- дочке, у неё маленький ребёнок. И при этом пишут мне «приезжай, поможем». 

    Бежать со своей земли. Это страшно. И это нелепо.  Я анализировала причины войны в своём городе. Видела многое, и «груз 200», и обстрелы, и голод, и доносы, и падших людей. Но всё же. Я видела заблудших, испуганных, одураченных страшилками, поверивших руководителю предприятия или мэру города (ведь они умные, они знают, так учили ещё в СССР) и…таких же, как и я,  понимающих абсурд ситуации, но не могущих выступить против автоматов, танков, пыток.

   Несмотря на всю боль, что принесла мне война, ложь и  предательство, я так и не смогла возненавидеть город настолько, чтобы отдать его врагу.

    Наоборот, я видела, как просыпаются люди, как проходит чёткая грань между «нормальными» и «повоевать», как люди признаются в ошибках, и ищут ответы на вопросы, которые раньше боялись, или не хотели себе задавать.

   Чиновнично-ментовской олигархат утратил свою силу над городом. Бандиты, то бишь, новая власть, наступила на социальные грабли «вы в ответе за тех, кого отжали», и  теперь нервно боролась с теми, кого ещё весной ставила в авангард. Они ведь  пообещали Россию, пенсии, много и халява. А этого нет. И вот взбудораженный, я бы сказала возбужденный плебс, нервно ждёт благости, и вовсю материт «бандитов», которых  ещё недавно  кормил на блокпостах.

     Путин не будет Донбасс делать   территорией России. Мы  серая зона вечного конфликта.  Это уже в июле  поняли  все, но одни боятся теперь в этом признаться, другие, чувствуя предательство вождя, становятся  по другую сторону баррикад. От любви  до ненависти один шаг.

   Конечно, чтобы держать мир в тонусе, а людей в испуге, будут обстрелы, а террористы, чтобы повысить свою значимость будут стараться захватить больше территорий. Пардон, на нашем новороссийском –это «освободить». Вместо страшного вуйка, который  так и не пришёл к ним, появилась новая идея для авангарда, перешедшего с «вискаря» на укропскую водку: освободим Украину от укров.

   Так что  если мы будем бежать, бежать и бежать, отдавая по кусочку себя, степи, городов, и вдруг, окажется, что некуда бежать, и жить негде,  везде чужая земля. Своя чужая земля. Для кого мы уступим её? Для старшебратьев? Олигархов? Плебса? Матроса железняка с «вискарём»? Где остановятся те, кто гонит нас со своей земли? В чьём доме, квартире? Но и здесь нет работы, страх и голод. Я, не зная, что делать,  упала духом.

   Как гром с ясного неба, и как   спасательный круг,  сообщение в ФБ от совершенно незнакомых мне друзей: «Мы собрали тебе деньги, сможешь приехать в Гуково?».

Смогу!  Ради детей я теперь много смогу. Я писала ответ и плакала. Я никогда и ничего  не просила, да и не смогла  бы попросить, я привыкла давать. А тут… как будто живущие где-то далеко люди, увидели и почувствовали моё отчаяние, которое я так скрывала.

 Любовь  сильнейшее  оружие, -говорила я себе все эти дни войны,- ты не имеешь права на другое. Ты должна построить щит из любви, веры и света. Любая война-это тьма, любая тьма  разгоняется светом.   Война не только в идеологии, оружии, пропаганде, насилии она в  вере и безверье,  в свете и тьме,  в свете любви и мраке ненависти.  Так было всегда. Войну можно выиграть только любовью к земле.

Написав свой первый пост, я вышла на поле боя, и я не уйду с него без победы.  Поэтому ни тени   сомнения или  отчаянья для своих фейсбучных бойцов. Ни слова личных выводов. Ни морщинки усталости. Как будто и не я во все пишу. А сотни тех, кто живет рядом, работает, верит, любит, борется, идёт по степи, слегка прикасаясь к высокой траве, собирает чабрец, рвёт утками молочай, смеётся с рашанововстей, подшучивает над соседями фосфорными страхами иорганофобиями, боится, но не показывает свой страх.

«Переживём, Лена,переживём, шо той войны, це ж не немцы, ци упьються, передеруться за власть, ото й война кончится. Главное, шоб нас усех под одну гребёнку потом не попёрли. Бо оци казяться, а у нормальных людей чубы трищать будуть»- не раз слышала я от своих посельчан, и это толкало вперёд.

В своих рассказах была не я, а сотни селян, горожан, работяг, без образования, статуса, но с позицией, смеющихся   врагу в лицо, нивелирующих его и без того мнимую значимость.  

То, что любовь и сопротивление «режиму оккупации» были искренними, увидели все: от того же Донбасса до….

И моя любовь уже была  не   моей, а любовью всей страны.  Она окружила мой Донбасс удивительным светом, а потом, колыхнувшись, хлынула во все стороны, и вот, около  костра, зажжённого в сумраке приграничья,  уже грел руки мир.  География тех, кто услышал Донбасс, стала мировой.  А когда я устала, мир просто подхватил меня на руки, подбросил дров, накинул плед и налил чая. Так и должно было быть. Так всегда там, где любовь.

Помните?! «Я всегда был рядом с тобой, -сказал Господь человеку. И человек увидел на песке отпечатки ступней, расположенных  рядом с его следами. В каких-то местах они  обрывались и  на песке были видны только следы  человека. Господи, -воскликнул человек,-в эти периоды жизни мне было хуже всего, а тебя не было рядом. В эти периоды я нёс тебя на руках,-сказал Господь». 

Мир протянул мне руки, чтобы подхватить.

По душе скользнула тень стыда, ведь я сильный, здоровый человек, а мне помощь, но друзья остановили  меня. Это не помощь, сказали они мне, считай, что это  патроны.  

 Каждый из нас нес свою лепту в эту войну.  Один большой отряд, стая, который шёл к победе плечом к плечу. Люди, которых ты никогда не видел и знаешь только по аватарке  на  странице в соцсетях, теперь твоя семья, родня, друзья и, иногда и товарищи по оружию. В ФБ это реальность. Тебе нужно привыкать, что твоя жизнь делится  на  «до войны»   и  «на  войне» .

В это время   в городе не было ни хлеба, ни муки, а картофель стоил 15 грн/кг. Поэтому я ответила коротко: «Я приеду». 

К поездке готовимся, как вылазке, как к  военной операции. Я помню о списках «врагов народа», которые имеются на блок-постах. Низкий поклон «властьбоящимсяпотерять». Даже в минуты своей  агонии  они помнили обо мне. Похвально!

 По городу я передвигаюсь с другим паспортом, за границу  «инкогнито»  ехать боюсь,  поэтому вопрос решаем кардинально, подруга звонит  подруге, называет пару имен, и вот, путешествие в  Гуково  проходит  так сказать,  под  охраной и конвоем. Я еду  с нашими местными ополченцами. У них куча карточек,   получают зарплату  себе, шахтерам, родне, везут наличку в город, поэтому я с ними, как за каменной стеной.

 Да, здесь все сложно. Свои у каждого свои. Есть  те, кто   помнит о том, что мы   люди. Они  решили оставаться людьми до конца. Это я о людях, которые оказавшись по разные стороны политических, военных или иных убеждений, не стали  поступать по исконно русской традиции времен НКВД. Но таких здесь мало. 

  Машина без камуфляжа, без оружия, без атрибутов. Просто люди. Просто машина. Забирают нас  из дома подруги и в путь. Я еду с мужем, после ряда событий он боится меня отпускать одну.

  По пути перезвон попутчиков по телефону с блокпостами на КПП. Решаем куда ехать. В городе день зарплаты, поэтому на КПП с трёх утра очередь из желающих получить в банкоматах Гуково деньги и  купить продуктов.

На  «партизанском» КПП очередь такая, что в Гуково попадём к шапочному разбору, поэтому попутчики решают ехать через дальнее «должанское».

 Дорога бежит по полям «боевой славы». Поэтому разговор один «здесь стояли», «здесь был бой», «здесь ранили», «здесь убили». Вливаюсь в разговор, впитываю, расспрашиваю. Мне это нужно. Как же мне это нужно.

Я давно, еще со времени посещения Луганского СБУ, встречи с Болотовым, «Москвой», интервью на баррикадах, блокпостах, споров, а иногда и  исповеди незнакомых мне  людей, чувствую себя патологоанатомом этой войны, интерном, изучающим странную, внезапно поразившую организм болезнь в надежде сделать открытие, которое спасёт мир. И чем больше я вскрываю эти нарывы, тем больше понимаю, что причины болезни так глубоки и далеки, лежат  в таких плоскостях истории и социума, что я ощущаю себя ещё и  археологом, вытаскивающий на поверхность осколки  некогда гордого класса шахтеров.

Я не знаю, для чего я это делаю, но я  знаю, что это нужно. Не для этой войны и не для этой победы. Для будущего. Я не имею права прожить здесь, увидеть всё и не создать вакцину, не вылечить   Донбасс. Это даёт мне силы, и писать, и искать, и идти вперёд.

 Сначала мои дневники были попыткой нивелировать свой  страх.  Эти обстрелы,   кричащие степи,  преследования знакомых, нападение на мой  дом, горящие коктейли Молотова на моей улице, статусы друзей в ФБ  «уехал», «ранен», «убит», «задержан», «заложник» доводили меня до оцепенения.

Мой мир сошёл с ума. Город, область, мои соотечественники, друзья, коллеги  обезумев, разрывая криком свой собственный  рот, доказывали свою правду нам, гражданам Украины,  вдруг ставшим инакомыслящими. Они   прикладами вбивали  в нас  свою веру  и  мечту,  а нам казалось, что эта русская мечта вползала в этот перекошенный безумием  рот  черной степной гадюкой.

Страшно в один день стать чужими на своей земле и жить, периодически  сплёвывая кровь,  объясняя вооруженным безумцам причины их же безумия.

 Моя  страна  сошла с ума пораженная крымско-донбасским синдромом. Кусочек Украины,  опалённый дружбой соседа,  родной, цветущий  по весне абрикосами,   пылающей  августовскими звездами, безудержно ковыльный с  журчащей донбасской песней, ржанием провальских скакунов, кликом  степных кобчиков, переливом жаворонка над полями пшеницы,  вдруг стал чужим для своей земли.

  «Отдать Донбасс»- кричал безумцы. О, как это было страшно слышать, как люди, называющие себя патриотами, кричат «отдать свою землю». Я всегда спрашивала, какой следующий кусок Украины вы отдадите?   Так я и поняла, бежать некуда, война идёт везде. Просто она имеет тысячи лиц и у каждого теперь своя война.

Сначала я писала документальные дневники обо всём, что происходило со мной, в какой-то момент я вдруг поняла, что не смогу вложить в сухие  факты тысячи осколков боли, острые края предательства и яд отравленных ложью  стрел. 

В какой-то момент  мои дневники приобрели другую форму, более разговорно-литературную. Многие из страниц  дневников были написаны после, намного позже происшедшего. Я долго думала, что я буду делать со всеми своими наблюдениями, историями, выводами, встречами, судьбами.   Осознание того, что это моя личная автобиография войны пришло потом, с тишиной. Я имею право писать о том, как я, лично я увидела эту войну…

  

…Обо всём этом я думала, прикрыв глаза по  дороге  в Гуково. Чем ближе к КПП, тем  ощутимей дыхание смерти. Машина петляет между воронками на асфальте. Блиндажи. Остовы сгоревшей техники. Выгоревшие посадки. Я смотрю из окна авто  на свою землю, впитавшую кровь, тела, снаряды, растерзанную и обнаженную и не могу сдержать слёз. Они предательски  капают из глаз, растекаясь по щекам, и размазываясь ветром, задувающим в окно автомобиля.

- Вы окно прикройте, просквозит,-говорит водитель,- вон глаза уже слезятся.

Везёт нас ополченец  первой волны Олег. Да, тут сменилось несколько видов ополченцев. Предательство, смена приоритетов, разочарование, накатывали, как волны на тех, кто, боясь потерять работу, злобных упырей правосеков, пошёл на блокпосты. Кого-то выбрасывало на берег, и он, остудив свою голову и увидев правду,  возвращался к нормальной жизни. Кого-то выносило на берег, но лишь для того, чтобы предать земле. А кто-то вроде бы и не плыл, а скользил над войной, уйдя в ополчение нищим, а вернувшись на белой яхте. Здесь война у каждого своя. 

- Это не от ветра, это от войны, -отвечаю я.

Муж дергает за руку.

- А так это, нормально, если от войны, -говорит Олег,- всё же не  непривычное зрелище для женщины, понятное дело.

Я сворачиваюсь в клубочек внутри себя.  Моя душа, как маленький ребёнок, просто подгибает ноги, сворачивается калачиком, чтобы не бояться, чтобы не ныл живот от страха, но вот глаза не закрывает. Моя душа сильный ребёнок. Он  научился  бояться, смотря врагу в лицо.

- Я просто понимаю, что погибли люди,-устало говорю я,-поэтому и страшно.

- Брось,-говорит водитель,- это война, каждый знает, на что идёт.

Удивительно, но с мая 2014 года, я не слышала  от людей, сидящих в СБУ, блокпостах, называющих себя ополченцами, армией Юго-Востока или казаками слов «АТО», они всё время говорили «война», тогда, как мы говорили «АТО». Это нас и различало.

Я думаю, это большая ошибка, назвать всё, что происходило здесь на Донбассе «антитеррористической операцией». Пока одни разрабатывали стратегию борьбы с  кучкой террористов, другие планировали и вели  полномасштабную войну.

Олег рассказывает, как создавалось ополчение в городе. О первых днях войны. О заседаниях в горсовете, выступлениях чиновников города на митингах. Он, бюджетник. Работает в «скорой».

В марте их собрало начальство из управления  здравоохранения. На собрании долго рассказывали  о нищете в Украине, о том, что правительство (тогда был ещё Янык, но говорили о «попередныках») взяло кредиты, что под эти кредиты запущена программа торговли органами, что их в больнице будут принуждать убивать людей и изымать органы. Говорили и о том, что на Западной Украине нет работы, и   на Донбассе всех уволят, а  привезут безработных западенцев. И, главное, если победят бандиты с Майдана, всех кто не говорит на украинском, убьют, как убивали наших мальчиков из «Беркута».

Люди плакали после таких рассказов. Кто-то пытался возразить, на него накидывались, мол, знаем, кому-то звонили, кто-то слышал, кто-то читал в Интернете, значит правда. Просто скрывают. Страшилки нарастали: повышение ЖКХ услуг, цен на газ, отмена льгот, повышение пенсионного возраста (хотя закон уже был принят Януковичем), у людей началась паника. 

Издалека, как бы невзначай был  предложен вариант, а если в Россию. Мол, нас берут, всё договорено, но нужна поддержка людей. Обращения к Путину, митинги. Зарплата у медиков, будет, во! Пенсии, там, льготы, лекарств валом, медицина бесплатная. В России нефть, Путин. Россия-  великая страна.

Олег говорит, что жалеет, что не прислушался к другу, врачу-окулисту, который рассказывал, что к нам  в больницу на обследования и к нему, и к кардиологу и на МРТ, и к стоматологам едут именно россияне из Гуково, Новошахтинска. Это он уже понял позже. Слишком поздно.

    Много из того, что он говорил, я уже знала. Много было открытием. Как, например, то, что он был в составе группы Алексея Мозгового, которого до сих пор боготворил.

- Понимаешь, -у Лёхи позиция есть. Хочешь верить в Бога-верь. Хочешь в Аллаха- пожалуйста. Хочешь в Бандеру-молись Бандере, только меня не тронь. Мы разные на Украине?! Нет! Одинаковые! Мы  совок,- говорил Олег, я так понимала, слова Алексея Мозгового,- из СССР вышли. Образования там получили, армия, связи. Зачем рушить? При совке, здесь все говорили на русском, это традиция, вот зачем нам навязывать? Дети захотят пусть учат. Вот у меня дочка русский знает, украинский, немецкий и английский. Отличница! - улыбается, - ей надо, пусть учит. Мне зачем?

- Но ведь не в языке дело,- вступаю я в разговор, становящийся откровенным,- просто Ахметка и Ефремка решили для себя феодальный край сделать. Яныка, мол,выперли из Киева, воровать негде, по ним Генпрокуратура без Яныка пройдётся с конфискацией. Вот они и решили. Сделать здесь квазигосударство. Яныкапрезидентом. А России мы же не нужны. Зачем ей столько пенсионеров и регрессников.

- Вот, ты прям, Лёхины слова повторяешь, - он так и говорил,- Россию надо использовать, у нас оружия нет, у них есть. И они нам его дали. Мы же на фронт шли нищие, без оружия, формы, знаний. Всё привезли из России, и оружие, и командиров. Так мы и победили.

  Но рабами их мы не будем. Ни Ахмета, ни Ефрема, ни Яныка-пиндоса. Мы  будем свободные. Сами заработаем, сами пенсии сделаем. Угля у нас валом, газ есть, вода. Донбасс-сила. У нас будет своё государство. А потом, когда все увидят, что у нас без царя и олигархов, что у нас свобода и нет  нациков,   этих идей фашистских, то к нам все потянутся,  и мы возродим СССР. Понимаешь,- стукнул он по рулю, мы станем основой возрождения могучей страны.

А Ефремку и других «теплых», Лёха вот тут держит, -он показал кулак,- ты думаешь мы не знаем, что они нас имеют. Знаем. Но терпим, они пока нужны.

Так под разговор о жизненно важном и насущном, мы подъехали к КПП «Должанский». Зрелище меня поразило. Это самый красивый пропускной пункт. Беседки, березки, ели, цветники, высокие арки со стрижами и воркующие голуби, резные беседки (одна из них, кстати, сделанная моим мужем 10 лет назад), кафе в украинском стиле, где когда-то работала певунья Иришка. Было! 

Ямы, пепел, гарь, дырки от пуль, покорёженный металл…есть! От сегодня до вчера пару месяцев. Но кажется - несколько жизней.

Машины едут медленно. Готовим паспорта. Блокпост.

Олег говорит, чтобы не напрягались. Это блокпост наш. Местный. В смысле там дежурят местные ополченцы, не казаки.

Сидящие люди, не обращают на нас внимания. Машины становятся в ряд, и один человек проходит, заглядывая в окна. Камуфляж. Автомат. Бандана. Из опознавательных знаков только одна георгиевская лента на плече.

-Куда едем?- обращается к водителю и в салон.

-Гуково, туда- назад. Местные. Стандарт, - отвечает Олег.

Постовой кивает, мол, езжай. «Стандарт» - это зарплата, продукты.

 Мы так же медленно движемся дальше. Второй блокпост через 300-500 метров.

-Готовим паспорта,- говорит Олег,- казаки.

Паспорта открываем сразу на прописке, чтобы видели, что местные. Вопросы стандартные. Дольше всего листают паспорта мужчин и вглядываются в лица.

-Откройте багажник и выйдите из машины,- строго шофёру.

Мы начинаем открывать дверь. Казак машет, мол, нет, только водитель. Проверяет багажник, держа в руках паспорта. Наконец-то дает добро. Двигаемся дальше.

Здесь блокпост уже капитальный. Флаги ДНР, алые флаги Донского казачества с ликом Спасителя.

Я много читала о войнах религиозных фанатиков, убивающих по имя Христа и под ликом Христа. Это, наверное, самое страшное, когда ты видишь лик Спасителя на флаге людей, пришедших расстреливать твою землю. У Спасителя глубокие и  грустные глаза. Они смотрят на нас, проезжающих мимо, но ветер заворачивает флаг, убирая его лицо. Видимо Спасителю  стыдно перед нами за тех, кто впечатал его лик в кровь.

Из блокпоста, грациозно потягиваясь, выходит женщина. На вид ей 30-35 лет. Миловидное лицо. Круглое, белое, с нежным румянцем. Синие глаза. Длинные ресницы. Вьющиеся белокурые волосы. Если бы не её полнота, вернее, даже не полнота, а рыхлость, её можно было бы назвать красавицей. Хотя, на вкус и цвет, как говорят, товарищей нет. Есть же кустодиевские мадонны, которые сводят мужчин с ума.

Она даже в своей рыхлости тела была  довольно сексуальна и уверенна в себе. На ней камуфляж, кубанка с триколорной лентой на косую, портупея с пистолетом. Я не выдерживаю:

-О, у вас тут и женщины воюют,- стараюсь говорить с  добрым, как я называю, блондинистым,  удивлением, как бы открывая для себя Америку.

Мои слова обрывает хохот. Нас в машине четверо: я, мой муж, Олег шофёр и его друг Валик. Ржут Олег и Валентин. Мы сидим, оглядываясь по сторонам, так как не можем понять причины истеричного смеха.

Олег смеётся так, что машину водит со стороны в сторону. У Валика по щекам бегут слёзы. Я понимаю, что ляпнула что-то не то.

-Ребята, я же просто спросила. Просто для меня война, страшно, а  у вас женщины с оружием, и…-говорить уже не могу, меня никто не слышит. Мужчины просто истерят хохотом. Обижаюсь и замолкаю. Через пару минут глотая смех Олега выдавливает, -это Алешка,- и снова уходит в нирвану, давясь смехом и вытирая слёзы. 

Они хохотали до   шлагбаума уже российского КПП. Там машина остановилась. Очередь. Надо идти к окошку пропускного пункта. Водителю в одну сторону. Нам в другую. Пока ждём команды пограничников, мужчины поясняют:

- Это казак Алёшка, -подхихикивая,- ну,  ты понимаешь, да?

Не понимаю. Ну, отупила меня война. Кривлю губы и дёргаю плечами, мол, не понимаю, причём тут «казак» «Алёшка» и эта  женщина.

Муж не выдерживает:

- Лен, да мужик это, похоже,  не баба, голубой, что ли?!

Попутчики хихикают. Я в ступоре. Как?! Во-первых, правда, красивая женщина, с грудью, попой (сори), реснички там, овал лица, ну, никак не могла быть, хотя…Я, правда, голубых не видела, но…Во-вторых, как у казаков может быть голубой, они же православные, за чистоту веры, против геев и гей-Европы. Это вообще шло в разрыв всех шаблонов. То есть нам втирают одно, а сами…

-Почему мы с казачками этими, залётными, так, знаешь, враг моего врага, мой друг. Но, пи…ры они ещё те. Да, если честно, тут ведь казаков –то и нет. На этом блок-посте русские, но не казачество. Так сказать окозаченные.  

- Военные,-спрашиваю я, -армия?

-Нет, просто русские, те, кто приехал воевать ради удовольствия, типа охоты или там, типа компьютерной игры. В общем, едут сюда на сафари. Много богатых тут развлекаются.  Ну, нам же всё равно, кто воевать против нациков будет. И в России почище от пиндосов.  

Такие, как Алёшка, приехали только из-за секса, удовлетворения такой извращённости, что порносайты, слюной бы изошлись. Армейских здесь нет. Они не опустятся до блок-поста. Зачем им.

-То есть эти «ряженные», это не великое войско Донское? Это просто граждане России, приехавшие воевать, но как -не унимаюсь я

- Да сложно это всё,-поясняют попутчики,- есть как бы военная иерархия, понимаешь. Военные они только командуют или в боевых, но на важных позициях. У нас тут, в основном обучают. А эти, видала пузеня (у многих на блок-посту просто нереальные проблемы с весом) приехали ради стрелялок. У них там закрытые группы, набирают сюда, как в пинбол играть. 

К горлу подкатывает тошнота. В пинбол…они приезжают сюда играть…на мне…на детях...на моей земле…жизни…на наших  солдатах…Муж сжимает руку, он видит, чувствует, что у меня просто начинается истерика. Олег продолжает:

- Ну, вот сидит такое ….уйло в Москве, ему скучно, он записывается в добровольцы, и идёт воевать. А Алёшки идут другое делать. Есть куратор. Он собирает группу, привозит сюда. Дает им оружие. И …кто выжил, победитель. Даже  получает, говорят до 100 000 у.е.призовых. Там у них тотализатор, ставки. А есть просто дебилоиды, неудовлетворённые или вообще с отклонениями, ну, и патриоты, конечно, те сами едут. Нормальные, те на фронте, здесь так, мусор.

-А этот, Алёшка,-спрашиваю, -он какой.

-Этот сам приехал, этот из чётких, из  девчонок, - смеются.

Подошла очередь к окошку погранслужбы и паспортного контроля. Регистрируемся…

Я больше всех дрожала, а регистрацию прошла быстро. К женщинам особых претензий нет. А вот мужа продержали больше пятнадцати минут и не пустили на территорию России. Причина банальна, не вклеена фотография в паспорт по причине возраста. А паспортные у нас не работают. Так что ему нужно возвращаться назад. Я в шоке.

 Дальше ехать самой, а ему сорок километров возвращаться домой. Автобусы здесь не ходят. Опять же блокпосты. Страшно, что могут остановить на блокпосте и «записать» добровольцем. Такие случаи здесь сплошь и рядом. Меня это не устраивало по всем причинам, от морально-патриотических до Алёшки. Причём, Алёшка, пугал меня больше всего. Собственность у женщины развита на клеточном уровне. Но наши попутчики оказались ребятами нормальными, и, позвонив куда-то, решили проблему. Его заберут с трассы и подвезут в город из знакомые, которые уже едут назад из России. А мы едем дальше.

Дорога удивительно ровная, гладкая и чистая.  Ухоженные обочины. У  трассы  продают овощи:  лук, арбузы, дыни, картошку, капусту люди кавказкой национальности.

Проезжаем Киселево и ребята начинают опять тур по местам боевой славы, но уже   на территории «помощника-освободителя».

-Вон, видишь, отвалы, там части стояли, артиллерия. Это они по нацикам на «должике» лупили. А вон, возле «киселевского» (это водохранилище) поле.  Там танки  и ГРАДЫ стояли,- рассказывают попутчики.

Так просто, легко «посмотрите направо, посмотрите налево». Война- тур. 

- Значит от сюда по нам ГРАДЫ стреляли,- спрашиваю я,-всё же из России.

-  Нет, эти только тут били, те, что город и «партизан» отхаживали, те с черновецких отвалов работали,- поясняют.

-А зачем же по городу,- злюсь,- что ж вам всем в поле не воевалось.

-Так они ж не по городу, только по колонии и по КПП били, ну, и еще,  где нацики стояли - оправдываются,- да и не попали ведь почти по домам.

- Да, не попали,- тихо говорю я. Что я скажу, что?! О том, как сидели в подвале, когда снаряды пролетали над домами. Молились. Плакали. Смеялись. Рассказывали сказки испуганным детям. Они меня не поймут. Они говорят о друзьях, я вижу врага. Но все вместе мы говорим о России. Свои у каждого свои. 

- А для чего эта война? Ведь жили нормально, ведь всё было:зарплата, работа, бензин на «скорых»,-устало говорю я вызывая на диалог.

-Ты чего, так ведь Америка  приказала Украине нас уничтожить, зачистить эти земли для того, чтобы тут НАТО свои ПРО поставило, - удивляются и смотрят на меня, как на инопланетянку,- вот укры специально  и создали батальоны и дали приказ убивать и грабить. Знаешь, сколько они награбленного домой отправляли…

И начинаются рассказы о том, что где-то, кто-то рассказывал…Я не буду пересказывать фантазийный бред полевых командиров, которым они накачивают приговорённых   на смерть.

Картины, описываются одна кровавее другой. Через некоторое время до меня доходит часто повторяющееся «нацгваридия». Нацгвардия (нацики, как они их называли) и указываются места дислокаций, мол, делала то и то.

В голове уже каша. Стоп,- говорю я себе, стоп. Пазлы не складываются.

Дело в том, что места дислокации, разбоя и передвижения Нацгвардии не соответствовали тем, что знала я, карте АТО и  сообщениям людей. Я пытаюсь поймать нить разговора, отгоняя мишуру из  «распятых и съеденных младенцев» и начинаю интересоваться именно тем, как выглядят «людоеды» и где были замечены зверства.

Всё равно, как я не кручу в памяти  карту   АТО, и карту местности, ничего не сходится. Устаю. Отворачиваюсь к окну. Всё равно мозг не соображает, да и сердце болит о супруге. Как он, добрался, всё ли нормально. В памяти всплывают картины блок-поста возле КПП, самого пропускного, Алёшка, автоматы, блиндаж, коробочка на шинах «на развитие Донского казачества», флаги…Флаги! Флаги!

Мозг начинает истерить и искать в своих глубинах  кусочки недостающих фрагментов карт, историй, образов. Флаги! Я достаю телефон и открываю фото:

-Валик, глянь,-чтобы не отвлекать водителя, прошу я,-это флаги тех, кто убивал, нациков. Я много слышала о насилии, грабежах, вот, это из Зимовников прислали, это Ясеновский, это под Зеленопольем, это возле Антрацита, это Суходол. Там много мирных  пострадало.

Валентин берёт телефон, смотрит, листает.

-Да, это он,-говорит утвердительно,-ты это, сохрани для истории, может трибунал будет. Суд. Может даже международный. Тут дома, улицы хорошо видно, их машины.

У меня дрожат руки. Сильно. Опять перехватывает горло криком или болью, как петлёй. Я даже не могу говорить.

-Валик, -выдыхаю я с таким надрывом, что он ошарашено смотрит на меня,- там действительно жгли, насиловали, угоняли скот и убивали. Под этим флагом. Но, понимаешь, Валентин,- я тру голову, которая уже дико начинает болеть от всего этого,- это флаг Национальной гвардии Донского казачества.

-Да ну, -смеётся Валик,-нет в казачестве Нацгвардии. Ты перепутала. Это укропский, красно-черный флаг, правосековский.

Я открываю последнее фото их другой папки, где сидящий в Ясеновском  поссовете залётный казак, сидит на фоне такого флага. Красного. Без черного. На нём надпись- Национальная гвардия Донского казачества.

Мы смотрим друг на друга. У нас нет слов. Ему нечего сказать мне, а я боюсь заплакать.

-Это как же?- выдыхает он,- да ну,- матерится. И замолкает.

Я не хочу спорить. Да и боюсь. Пусть сам спорит с собой. С совестью. С верой, раз крест на груди. Сам себе доказывает, опровергает, снимет с крестов своих младенцев.  Я просто говорю:

-Будем возвращаться, давай сверим, похожи ли флаги,  над их  блокпостом.

-Давай!  - он аж подпрыгивает от нетерпения,- ты понимаешь. Это важно, вопросы появились, только не забудь. Хорошо! – голос у него стал расстроенный,  - только не фоткай,- приглушенно и   оглядываясь, - нельзя. Я сам.

Мы отворачиваемся по разные стороны. Каждый думает о своём. Да и через пару минут нас из задумчивости  вырывает знак «Гуково». Приехали.     

  Как же похожи,  наши приграничья. Одинаковые шахтерские города. Частный сектор плавно переходит в квартала из пятиэтажек, однотипных и серых. Гуково так же выходит одной стороной к нам в степь. У них такие же степняки селяне.

Когда-то здесь были шахты. И в 90-е, когда у нас не было работы, наши шахтёры работали тут, в Гуково. Мы, всегда ездили к ним за рыбой, а они, к нам за салом. Такие же селяне, такие же трудяги.

Мы останавливаемся, чтобы спросить адрес. Слух  режет «шо», «повэрнэш» и «там будэ». Приграничье оно такое приграничье, улыбаюсь я про себя.

Частный сектор очень ухоженный. Цветы, покрашенные заборы, побеленные бордюры.

Поребрики,- мысленно поправляю я себя. А вот квартала, куда мы заехали просто убили грязью. Мы нашли нужный дом, и первое, что я увидела семь грязных, заросших бомжей, занимающихся разборкой мусорного бака. У нас в городе бомж явление крайне редкое.  Я уже и не помню, когда их видела.

Попутчики убежали к банкомату. У меня встреча с человеком, который передаст мне помощь. Стою, жду. Идёт женщина, поднимает глаза на меня, я понимаю, что это она. Не знаю, как, но понимаю. Улыбаюсь в ответ. Мы никогда не видели друг друга и узнали. Ответ на вопрос «как она меня узнала» она произносит сама:

- У вас такие уставшие глаза, грустные, но удивительно добрые,- я сразу поняла, что это вы,-вы такая светлая.

Мы обнимаемся. Украина и Россия. Обнимают друг друга  назло всем фобиям, разрывая шаблоны и разрушая стереотипы. Мы долго рассказываем друг другу о войне.

- Мы слышали, как по вам стреляли, мы молились за вас. У нас от выстрелов дрожали дома,- рассказывает грустная сорокалетняя Россия, обнимая меня,- страшно так, простите нас.

-Господи, да за что,- я уже не сдерживает  слёз сорокалетняя Украина,-это же не вы, ваш Путин.

Мы долго говорим, держа друг друга за руки. Периодически отпуская руку собеседника, вытираем слёзы. У меня нет платка. Она даёт мне свой, вытирая свои слёзы бумажной салфеткой.

Спеша отдает мне собранную друзьями из Москвы  помощь, рассказывает  вперемешку где, что купить по-дешевле, где стояли ГРАДЫ, как страшно у них жить и как дорого.

-Нефтедоллары,  на которые  надеются  ваши террористы, идут только в один карман. У нас всё дорого. Всё:вода, услуги ЖКХ, продукты, больница. Мы же всегда к вам ездили. У вас вкусно и не дорого. Зачем, зачем вы к нам. У нас нищета,-спешит она выговорится, -а теперь санкции, зимой,-она понижает голос до шепота, -у нас будет крах. Полный.

 Женщина-Украина и  Женщина-Россия. Кто сказал, что мы разные? Мы рассказываем о детях, и слёзы умиления накатывают на наши глаза, показываем, друг другу фото в телефонах, хвастаемся детскими успехами. Мы пережили войну. У нас морщины и усталость. Мы молились этим летом. Она, провожая снаряды, чтобы они в нас не попали. А я, встречая, и молясь, о тех, кто их посылает. Она экономит на продуктах, покупает самую дешевую муку и спред, вместо сливочного масла, она покупает молоко раз в неделю, это дорого. И так уже много лет. Но работает на хорошем предприятии-ДТЭК. Тот же Ахметов, только в России.

Я начинаю учиться экономить. Я всегда покупала молоко бутылями, никогда не брала спред, он вредный. На свою зарплату, до войны, я могла позволить себе сыр, бананы, мясо, молоко, рыбу. Она без войны в мирной богатой и великой стране-нет.

 Она была на море еще в СССР, с родителями. У меня было  Седое, Азов, Крым, палатка, мангал, ставки, поездки в лес на выходных.

Женщина-Украина и  Женщина-Россия. Кто сказал, что мы разные? Люди одинаковые душами одинаковы в любых странах и на любых языках. Если у человека есть сердце, вера, душа, любовь он несёт свет. А свет везде одинаковый.

Хотя где-то  есть женщины-Украина и женщина-Россия одинаковые в своей ненависти и саморазрушении. Есть! Я не спорю.

Но мне небо посылает тех, кто несёт в себе свет. Их больше. Пока мы разговариваем, пролетает самолет. Низко. Гудит. Мы вздрагиваем. Я от страха  авиаудара, она просто от страха.

-Мы ещё не привыкли к такому количеству военных. Это сейчас их уже почти нет, а летом, тут же ходить было нельзя,-говорит она,-как военный городок.

Только произносим слово «военный» как мимо нас проходит камуфлированный, но без оружия, хотя и с георгиевскими лентами. Нашивка «ЛНР».

- Это ваши, террористы, - шепчет она,-они тут в госпитале лечатся. Их много. Кто семьи вывез, кто отдыхает, кто в больнице. Этим всё бесплатно,- уже со злостью,- а для   гуковчан  мест в больнице нет.

Она ведет меня в магазин, чтобы купить муки. Я плохо ориентируюсь в курсе рубля к гривне. Мука только дорогая. Разобрали.

-Это ваши к нам едут. Всё скупают. Сначала брали всё подряд. Потом тоже стали покупать только дешевые продукты. Вот как экономить, -жалуется она,- ваши всё скупят, а мы покупаем дорогое.

Заходит разговор  о «беженцах». Она смеётся, рассказывает, как «беженцы» сдавали оптом на рынке сухпайки, гречку и покупали водку, сидели в барах, а потом возвращались в палаточный городок.

-Знаешь, к нам приехал на фабрику мужчина их Енакиево,-она смеётся,- мы были в шоке. Вся семья в золоте. Три ноутбука, планшеты, телефоны дорогие. Джип. Сняли квартиру с евро ремонтом. Он там работал начальником участка на шахте. Тут его устроили к нам на ГОФ (горно-обогатительная фабрика). Он получил зарплату, смотрит на неё, спрашивает, за сколько это?- двадцать пять  тысяч рублей. Мы ему говорим, это очень большая зарплата, за месяц. Он был в шоке. Сказал, что у себя получал двадцать-тридцать тысяч гривен. Это деньги, а   25 000 рублей - мусор. Шиковать перестал. Квартиру сняли скромную. Ходит на работу пешком. «Джип»  продал. Тоже из ополченцев ДНР.

Мы прощаемся. Пришли мои попутчики. Надо ехать. Снова плачем и обнимаемся.

-Береги себя,-просит она меня,-я буду молиться и за тебя, и за твоих детей. Ты знаешь, а ведь мы разные, - вдруг поднимает она острую тему,- да, да, разные. Вы украинцы свободные и уважаете себя. А мы русские, запуганные и, боимся самих себя. Поэтому так и живём. Вы там боритесь, не сдавайтесь. Россия будет сидеть в говне, но не признает ошибок. У нас нет сильного лидера, а народ привык только к кнуту. Может наши на вас посмотрят и поднимутся, хотя,- она махнула рукой,-не верю. А Украина выстоит. Всё будет хорошо,-обнимает она меня.

-Всё будет Украина,-отвечаю я ей.

-Да, как красиво, отпускает  сорокалетняя  женщина –Россия  мои сорокалетние  руки женщины -Украины,- пусть всё будет Украина.

Я сажусь в машину, и мы едем дальше. В этот день в России  я не встретила ни одного плохого человека. Не получилось. Я не умею встречать плохих людей.

 Дорога домой была короче. Мы почти ни о чём не говорили. На трассе подобрали ещё одного земляка, добиравшегося в город. Вернее бывшего земляка, уже, как пятнадцать лет россиянина. Едет к матери. Весь на нервах. Нет связи. Знает, что мать не получает пенсию. Нет денег. Мы успокаиваем, у нас связи нет давно.  А вот в  городе, правда, голодно (тогда у нас не было ни продуктов, ни хлеба).

На КПП очередь из возвращающихся. Люди идут вдоль дороги с кравчучкми (это такая тачка-сумка), пакетами, с детьми. Много людей едет на  велосипедах. В городе нет бензина.

Кравчучка-снова тренд сезона. И за водой, и за продуктами, и вот, теперь международное турне кравчучки Украина-Россия.

Официально с Украинской стороны КПП не работает. Россия не это знают, но пропускают свободно. Люди везут и «белизну» и лекарства, и овощи, и фрукты. Я вот везу сало (да, с России), рыбу, муку, крупы  и растительное  масло.  Никто сумками на Российской таможне не интересуется. Паспорт-отметка-дома.

 Вот люди с георгиевскими лентами на «джипах» с автоматами ездят без очереди, предъявления  паспортов и отметок. Спрашиваю, почему. Ответ краток, такой уговор, и это могут быть русские,  но в форме ополчения. 

Взгляд цепляется за огромный, черный «джип», с надписью на английском и звездно-полосатым флагом. Возле него пританцовывающей походкой крутится…ковбой. Настоящий. В шляпе, высоких сапогах, с большим пистолетом, и значком «шериф». Вау! Меня смешит его танцующая походка с подогнутыми коленями и широко расставленными ногами.

Может  турист, гадаю я.  «Турист» общаясь с таможенниками, расспрашивает о войне. Ему показывают, что ремонтировали, пару воронок, засыпанных гравием. После экскурсии, он начинает помогать таможенникам,регулировать поток  машин. Скорее всего, по обмену опытом, - решаю я, и сажусь в машину. Мы прошли паспортный контроль. Руки чешутся сфоткать ковбоя. Но я помню, что нельзя.  

   На казачьем  блокпосте все заняты какими-то проводами и ремонтом, быстрый просмотр паспорта. Диалог- цель выезда в Россию- цель въезда в Украину -местные-домой. И нас выпускают.

Я кошусь на Валентина. Напоминать ему о флаге или нет,-думаю я. Может вызвать плохую реакцию. Решаю, что буду молчать. Но Валентин не забыл. Он всматривается и даже просит Олега ехать медленнее. Да, есть. Он  замечает флаг и его глаза расширяются. Но он молчит. Я делаю вид, что мне всё равно. Сам. Пусть сам. У каждого своя война.

   Домой едем, болтая ни о чём.  Дом. Ребята сдают меня из рук в руки супругу. Смеясь, рассказывают, как я истерила по поводу Алёшки и «заберут в рекруты». Смеются, говорят, что  со мной пополнили политический словарный запас.  Всё   мирно и по-доброму. О политике ни слова. О выводах тоже. Оставляют телефон, чтобы ездить вместе, если что, говорят я хороший попутчик. Дисциплинированный. Мы прощаемся. Я дома.

   Шумно разбираем покупки. Мы спасены. У нас есть деньги, мука, крупы, сало. Друзья меня спасли, собрав помощь. Мы продержимся.

   Вечером, сидя в огороде и наблюдая за очередным беспилотником, который облетал границу, я думала о женщине –России. Она сидела и  переживала за меня, там, напротив, через границу. Наплевав на рашатв и политику Путина. Она переживала за меня, ещё до нашего знакомства. Сейчас она слышит, как бьется моё сердце.

   Мы теперь будем переживать одна за одну. Так же, как за меня переживают тысячи моих друзей в Украине, Германии, Франции, России, Италии, Израиле, захваченном Крыму.

   Свои у каждого свои. Но когда ты нашёл своего по-духу или по-сердцу, когда ты остался человеком, не смотря на все жизненные ситуации, то тебе всё равно, какой национальности человек, который молится о тебе, и тебе, тем более все равно, на каком языке говорит твой друг, ведь ты молишься за него на своём.

   Россиянам,  живущим далеко от Украины, не видящих различий и контрастов в наших бытовых , экономических, политических условиях, тяжело понять  нас. Но ещё тяжелее россиянам   понять своих, россиян, поддерживающих эту войну. Пусть каждый делает выводы сам. Не будем им мешать. У каждого идёт своя война.