Одиночный

Война меняет понятия, делает обычное необычным, а нереальное обыденным. Смех в маршрутке или музыка в кафе – это необычно, может удивить, напугать, обращает на себя внимание, настораживает. Выстрелы – это обычно, это просто заставляет прислушаться, чтобы определить источник угрозы и координаты боя. 

На тот выстрел днем, в жару, хоть и раздавшийся почти под боком, по-соседски, никто не обратил внимания. Прислушались, одиночный. И углубились в дела. Мало, ли… 

Сейчас оружия в каждом доме полно, с войны на побывку приходят местные загорелые защитники своей родины. Хвастаются трофеями, рассказывают о победах над американскими наемниками, зомбированными украми. Иногда стреляют при этом от пьяни, от скуки, чтобы показать значимость или похвастаться меткостью.

Здесь война спит в домах принесенными трофеями, она уснула в полях пригревшимися в земле минами, змеится растяжками в степи и посадках. Ее позвали, и она пришла, затаилась, как серая степная гадюка между камней, и ждет свою жертву. 

И когда прохладными вечерами бравые ребята рассказывают о подвигах, благодарные слушатели млеют от красочно описанных ужасов войны, проникаются восхищением, одаряют героев восторгом, сигаретами и выпивкой, а менее благодарные, молча, скрепят  зубами, глотая боль, отчаяние и обреченность, расходятся, опустив плечи…

О том, что наш сосед воевал, мы узнали уже после его возвращения. Однажды он вышел  из дома на уличное собрание, весь в камуфляже, золотых цепях, поигрывая дорогим, судя по бликам, в золотом корпусе телефоном. Цепочки были везде, на шее штук десять, последняя, самая толстая с огромным золотым крестом, браслеты на руках, перстни. Он подошел к обалдевшим мужикам вальяжной походкой, бывалого уголовника или матроса, в раскачку.

-Чё, гудим, мужики, о чем базарим,- попытался влиться он в разговор.

-Да вот решаем, что с водой делать. Воды нет, идти бабам далеко, надо сопровождать, составляем график, - ответил дядя Петя.

Николай, а так звали золотоносного соседа, громко засмеялся.

-Ну, вы лохи, а! Какая на хрен вода. Как были быдлом, так и остались. Посмотрите на себя, чего добились в жизни, а я вот, - он выпятил грудь, - воевал, герой войны.

-С кем?- не выдержал Александр, шахтер-пенсионер  с полувековым стажем, - с шахтерами, с шахтами?

-Но-но,- пыхнул в него сигаретным дымом Николай,- я командир танковой бригады армии ЛНР,- ты мне тут укропию не разводи. Воевали мы с правым сектором за ваше будущее. А шахты укропы обстреливали.

-Так их же, укропов, не было в городе, не заходили,- снова  вступил  в разговор дядя Петя,- казаки были, чечены, ополчение, а нацгвардия так и не дошла к нам. Вот, раз ты воевал, расскажи нам правду, кто да с кем. Стрелять, стреляют, да толком – то мы и не знаем.

-А вы бы жопы свои от диванов оторвали, да присоединялись к нам, пошли бы с наше по окопам побегали, а то, видите, воды у них нет, воду им подавай, а нам пожрать нечего было, - Николай опять закурил новую сигарету,- братков хоронили, смотрели, как укры города наши жгли ГРАДАМИ. Но мы им спуску не давали, понятно, - он гордо снова блеснул новым телефоном.

-А что это ты, Колька, как павлин, разоделся, золотом блестишь, это что, в армии, вместо медалей вам выдавали, - спросила жена дяди Пети Надежда,- не, а что, спросить нельзя, огрызнулась она на цыкнувшего в ее сторону мужа.

-А это, кто смел, тот везде поспел. Вот вы дома просидели, в подвалах в юбки кутались, а мы укропов мочили, нациков, правосеков, а на войне, что нашел, то твое. Сколько мы их передавили, - он сплюнул, - сколько у меня на гусеницы кишок намотано укропских, - он победоносно ухмыльнулся,- так что можно и так  сказать,  да, типа, награда.

 -Типа награбил, - буркнул Александр, - мародерствовал.

-Ты, че,- дернулся в его сторону Колька,- ты чё там шипишь, укра недорезанная. Да не был бы ты моим соседом, я бы тебя положил, как  пить дать положил.  А знаешь, как укры наших баб насиловали, как золото с живых с пальцами срезали, а? Не знаешь, то не гавкай. Поэтому я их укропских баб тоже не жалел, а хули их жалеть.

-А где ж ты воевал, - спросил снова дядя Петя,- на Западенщине, о, как мы много не заем, куда дошли- то войска. А мы думали война тут, коло нас крутиться, а она по всей Украине уже. И как там, на Западенщине, какие они, укропы, правосеки, как живут, там, какие дома, чё сюда полезли-то, спрашивали?

Колька понял, что это его звездный час, он вытащил пачку сигарет и протянул мужикам,- угощайтесь, я себе из МЕТРО, магазин такой укропский, да вы село, наверно про него не слышали, я оттуда четыре ящика привез.

-А чё не слышали, у меня карточка есть в МЕТРО, - улыбнулся Александр, да и у Петьки, да Петь? И у Артема. Мы, конечно, Коля, село, и ты из села, но и в Луганске часто бывали, и в Эпицентре, и  в МЕТРО, так что знаем, что за магазины, не дебилы. А что, там акция была, скидки?

-Это для вас, лохов, акции и скидки, а мы, просто отобрали у укропов свое. Экспроприировали.

-Да, мы слышали, что МЕТРО разграбили и сожгли, - сказал Александр, - но не думали, что это в порядке освобождения области от правого сектора. Ну и как, много там правосеков было, в магазине?

-Да никого, сбежали суки,- ответил Колька.

-А вы значит, товар забрали себе, - снова уточнил Александр.

-Не забрали, а изъяли на нужды армии, - поднял вверх указательный палец Колька, - вы ж, падлы, копейки не дали.

- Ладно, - примирительно сказал дядя Петя, - ты об укропии рассказал, давай  о западенщине, что там, чего они на нас напали.

-Да какая западенщина, - махнул Колька рукой,- мы туда еще не дошли, мы Новосветловку зачистили, Лутугино, Георгиевку, тут, на Партизане оборону держали. Слышали, бой был, рядом с нами. Так - то мы в Дубовой баке нациков окружили и как шмалянули. А потом сгребли их в кучу, раненных, пленных, и раскатали по степи. В паштет, - он ухмыльнулся.

Мужики побледнели и попятились.

-Живых?- выдохнули одновременно Надя, дядь Петя, Саша, Олег, Ирина, дядя Валера, ветеран ВОВ.

-Нет, типа, жаренных, - заржал Колька,- конечно. Они просились, пищали, как котята. Чё, не нравиться, - снова ржал он, видя, как стало плохо женщинам, - а если бы они сюда пришли, они бы вас убили.

-А перед тем, как убить, вы снимали с них золото, - как - то твердо и холодно спросил Александр.

-Нет, хули  с них там брать, бомжи, как вы.

-Так, Николай, я вообще не пойму, где же вы укропов и правосеков  нашли, если вы были в Новосветловке и Лутугино, в Луганске. Это же наши территории,- прошептала Ирина, держась за руку соседа,- в Лутугино моя тетка жила. Коль, понимаешь, жила. А её теперь нет. Её дом сожгли, ее убили, мы даже не знаем, похоронили ли. В новостях сказали Нацгвардия. Может это ее цепочка на тебе, - тихо спросила она сквозь слезы и, не выдержав напряжения, разрыдалась,- все врут. Нет войны. Просто грабят ради наживы. А мы-то вам верили, на референдум ходили.

-Это вы не на наш референдум ходили,- огрызнулся Николай, - на Путинский, чтобы в России жить, вот с Путина и спрашивайте, где Россия. Мы вас освободили, а Россию сюда, загоняйте сами.

Ира плакала.

-Как же так. Почему?

-А что вы хотели, все и сразу, на тарелочке с голубой каемочкой, - протянул он,- а так не бывает. Или рыбку съесть или, Ира, на х..й сесть,- Коля подмигнул плачущей женщине,- гони мужа воевать, и ты будешь в шоколаде. Воды у них нет. А я себе водовозку заказал, сейчас подвезут.

-Так ты бы на всю улицу заказал, - буркнула Надя,- вон, сколько пенсионеров, двое не ходячие. Мужики им воду таскают.

-Ага, щас, а не переломитесь, - сплюнул  окурок Колька,-  может вам еще ванну и шампанское подать.  У них пенсии есть, вон пускай и скидываются.

Мужики, молча, отошли в сторону. Дядя Петя, грыз сломленный вербовый прутик. Сашка молчал.

- Он же реально  мародер, - выдохнул Олег,- на нем же все золото в крови. Может в милицию обратиться?

-Дурак ты, Олег, их же милиция, такие же мародеры. Всё это фикция, брехня, поняли, война эта, Новороссия, ЛНР, правый сектор. Они своих в Новосветловке и Лутугино грабили и убивали, своих. А нам говорили, что это правосеки, а они же и убивали. Брехня все, - резюмировал  Александр,- а Колька и до войны был дерьмом, вон, сколько с ними ругались. Сколько они собак да котов потравили наших. А пацан их?! Там же клиника, психиатрия. Он же видом крови наслаждается. Сколько из-за них скандалов, слез. Тварь она и на войне тварь, пошли за водой, после войны, я думаю, будет время и будут люди, которые захотят об этом услышать.

Через десять дней после этого разговора на улице раздался выстрел. Ну, раздался, да и раздался. Одиночный ведь. К  выстрелам привыкли, и уже никто особо не обращал на них внимания.  Вслед за выстрелом минут через пять крик. Грубый, холодный, даже не крик – хрип разорванной глотки, души. Какой-то металлически остервенелый. И снова выстрелы, теперь автомат. Рядом, совсем рядом. Забиться в дом. Поскорее. Закрыть наглухо двери, окна. Черт, как же они замахали, а! Опять разборки, что-ли? Выяснять не хотелось. Не то время. 

Так повторялось около часа: крик, вой, очередь, крик, вой, очередь. Как будто кто-то рассказывал миру о чем-то своем, нахрипевшем в душе. После получасового затишья мы вышли из домов. Первое, что пришло в голову, – закончились патроны.

В ворота постучали, позвали. Соседи. Встревоженные. Значит беда.
За двадцать домов от меня за поворотом, в соседнем проулке, остывая в полуденном зное, лежал, распластавшись под буйными, давно не стриженными виноградными лозами, четырнадцатилетний мальчишка, сын соседа Кольки, так  хваставшегося военными доблестями и трофеями. Мальчишка, играя отцовским пистолетом, выстрелил в себя. Случайно?! Не знаю. Он бредил оружием и славился жестокостью. Может судьба,  идя по  кровавому золотому следу, холодному смеху мародера-ополченца, решила сыграть в русскую рулетку, как бы расставляя ценности и приоритеты по своим местам...

…Несколько лет назад на соседней улице появились новые жильцы. Она – высокая, скуластая, ширококостная, вечно угрюмая, с виду далеко за сорок, но, как потом оказалось, на десяток лет моложе. Он – тоже высокий, коренастый, мускулистый, спортивный. И мальчишка, сын, худенький, резвый. Нормальная семья, шахтерская. 

Улицы у нас тихие. Дети привыкли играть дружной стайкой, свободно, не боясь. Случались, конечно, шумные споры и детские обиды, но все это утихомиривалось твердой позицией мам и пап –  соседи не ругаются. После появления новоселов улицы, куда выходили заборы их двора, превратились в ад. Мальчишка как-то не влился в сборный детский коллектив, стал задирать младших, а любимым развлечением было, сидя на своем заборе, стрелять по детям и животным из рогатки. 

Чем больше делали замечаний его родителям и мальчику, тем опаснее и серьезнее у него появлялись игрушки: арбалет, праща, пистолет с металлическими пульками, тем больше синяков и травм было у детей, тем больше погибало маленьких четырехлапых любимцев. Детей перестали выпускать из дома. Улицы погрязли в скандалах. На каждый выпад родители мальчика отвечали дракой, бранью, покупкой нового оружия и поощрением малыша. Это называлось растить мужчину. 

Их родственник – работник милиции в соседнем городе – просто стирал в прах все заявления от родителей. Второй родственник – прокурор, живущий в соседней области, – устраивал травлю жалобщиков на их работе. Они, заботливые и любящие своего сына родители, смеялись, глядя на раненных детей, презирали их слезы, когда те плакали над трупиками своих зверушек, подбадривали сына, охотившегося за дичью. Дичью для них был любой, кто проходил возле их двора.

Когда началась война, вместе с шахтным ополчением отец ушел на войну. Оказалось, он реестровый казак, родился в России где-то на Кубани, потом его родители переехали в Украину, на Донбасс, и вот он, гражданин Украины, пошел воевать против своей страны. Спросить бы, за что? Дом – полная чаща, хороший внедорожник, мальчик учился в элитном лицее, он получал высокую зарплату да еще, будучи при начальстве, начислял себе пару зарплат за мертвых душ (это самый распространенный заработок у начальства шахт). Но почему-то та родина оказалась слаще этой. Потом на улице заговорили, что он и не войне, а так, отжимает, грабит. Потом прошел слух о налете на инкассаторов, и его жена уехала в Египет. Потом он приехал героем и даже полковником, и рассказывал, как убивал, пытал, закапывал пленных еще живыми в траншеи и танцевал на них танком, кроша в месиво плоть и землю. Потом показывал трофейное оружие. Потом прозвучал одиночный выстрел.

Услышав выстрел, он выбежал из гаража и дальше до тела уже полз на коленях, хрипя и стреляя вокруг себя из автомата, как будто отгоняя смерть. 
Говорят, что хотел застрелиться, но выстрелил все патроны. Он не выпускал из рук автомат. Так его и забрали его же товарищи, приехавшие по вызову соседей. Милиция у нас не появляется, приезжают те, кто раздал оружие и рассказал своим друзьям о мечте, о синей птице, которая принесет счастье вместе с северо-восточным ветром. Они просто забыли сказать, что этот ветер груб и приносит холод и смерть. 

Война. Если ты позвал ее, открыл ей двери в свой дом, получил наслаждение, убивая ради игры, наживы или мести, – ты ее. Навсегда!
Разрушив чью-то судьбу, похитив чью-то родину, получаешь благодарственную отметину: теперь ты носитель гена войны, ты ее легионер, ее раб. Она окутывает тебя своим пороховым шлейфом, защелкивает на руках кровавые наручники из чьих-то забранных тобою жизней, она намертво входит в твою судьбу, сон, дом.  Война больше не оставляет тебя ни на минуту, она твоя сестра, жена, тень, она дает тебе наслаждение победой и опьяняет всемогуществом. Ты, раб войны, помни, что она заберет у тебя в тысячи раз больше, чем забрал ты сам.